Крадется снова в синий сад. И вновь за старенькой оградой Заката грязная рука Легла кирпичною громадой На скомканные облака. Лишь те слова цветут огнисто, Что не вскопал еще язык. Их блеск невиданный неистов. Их гром неслыханный велик.
6
Ты вазы бедер налила, И вихрем пламенным оттуда, И глаз волнующая мгла, И грудей каменная груда. Не знаю, что там будет: ложе Иль край, край света впереди. Ведь в каждой женщине, быть может, Изида млечная сидит. И в ночь зрачками, как волчица, И вечный путь в парном дыму, И в колеснице звездной мчится К возлюбленному своему. И шар земной кружится свято, Вдыхая жадно млечный дым, Чтоб кинуться в хмелю заката Фаллосом солнца золотым.
7
Мгновенна с вечностью беседа, Лишь миг живут ее цветы. Певец, ты миг до дна изведал, Но миг продлить не волен ты. И ты скорей к тетради глупой, Под пресс живые лепестки, И – строк засушенные трупы, Скелеты черные тоски. И будешь вечно недоволен Своим бессмысленным трудом За то, что где-то там, на воле Горел иначе этот том.
8
Мудрые дремучие деревья. Под корой мозольной свиток лет. Лишь порою тучи их разгневят, И шумят за тучами вослед. Тучи голыми руками молний В тишине синеющей гребут. Гром строку Бетховена исполнил: Юный день безвременно в гробу. Хорошо тогда дубы бушуют, Мудрость деревянную губя. Я гляжу в немую и большую, Тайна бытия, гляжу в тебя.
