Глава 8. Бессмертие
Свободный человек меньше всего думает о смерти; его мудрость в исследовании не смерти, а жизни.
Мы, смертные, достигаем бессмертия в остающихся после нас вещах, которые мы создаём сообща.
Судьба наследия Вернадского
Бессмертие мыслителя — не вечность души, витающей в эмпиреях, не в его концепциях, превратившихся в окаменелые догмы, а в идеях живых, изменчивых, дающих новые ростки мысли.
Об этом хорошо сказал Анатоль Франс: «Жить — значит меняться, и посмертная жизнь наших мыслей… подчиняется тому же закону: они продолжают своё существование, лишь непрерывно меняясь и становясь всё более непохожими на те, какими они были, когда появлялись на свет, зародившись у нас в душе».
В этой главе у нас речь пойдёт о развитии научных и философских взглядов Вернадского, когда порой приходится преодолевать давление его авторитета.
…В истории культуры есть одна тревожная закономерность. Великие учения, мощные течения мысли в науке, философии, религии, литературе, искусстве испытывали кризис и гибли не из-за хулителей, гонителей, врагов. Наиболее страшные удары наносили им последователи.
Гонители создают мучеников и фанатиков. Могучий и упорный враг возбуждает чувство собственного достоинства, своей правоты и силы. В яростных столкновениях идей крепнут «мускулы мыслей». Отсеиваются слабые, нечестные, случайные попутчики.
Только последователи, да ещё из числа авторитетных, непоправимо искажают мудрые идеи, опошляют высокие идеалы.
Наиболее трудное испытание начинается после того, как учение или организация обретут широкую популярность. Облекаются в мистические покровы былые кумиры и творцы, мученики и фанатики; появляются их более или менее искажённые подобия.
Если первые последователи стремятся возвыситься до идеала, то теперь идеал принижается в угоду обывателю и корыстным целям власть имущих.
К такому учению или организации примыкают карьеристы, рвачи, лицемеры, приспособленцы. Течение превращается в нечто застойное, бездуховное. Вместо искренних исканий — пустое славословие.
Судьба творческого наследия определяется тем, как им сумеют распорядиться. Беда, если наследники превращаются в нахлебников, которые не приумножают, а растрачивают доставшиеся им духовные богатства.
Информация, как известно, от повторения обесценивается. Можно многократно повторять идеи Вернадского, называть его гением, пророком, человеком, опередившим своё время и пр. Это особенно громко звучит во время юбилеев (которых Владимир Иванович не любил). Но разве допустимо ограничиваться этим?
В юбилейном порыве некоторые авторы называли его «пророком атомной эры» (коим он не был), «антропокосмистом», хотя он подчёркивал значение именно биосферы в жизни людей и эволюции сознания человека: «Область человеческой культуры и проявление человеческой мысли — вся ноосфера — лежит вне космических пространств, где она теряется как бесконечно малое».
Гений всегда наиболее ярко олицетворяет духовный потенциал своего времени. А затем наступают иные времена, иные нравы…
Вспомним характерную черту творчества Вернадского: незавершенность. Его замыслы всегда были грандиознее, чем исполнение. «Основы кристаллографии» задумывались в двух частях, но при его жизни вышла только часть первая. Серии выпусков «Опыта описательной минералогии» и «Истории минералов земной коры» тоже оказались незавершенными. Классический труд «Биосфера» — два очерка, к которым автор предполагал добавить еще три, но замысел так и не реализовал…
Он постарался собрать воедино циклы некоторых своих работ: «Статьи и речи», «Очерки геохимии», «Биогеохимические очерки», лекции по истории науки. Но и тут нет законченности. Словно автор, углубляясь в неведомые области познания, не видит конца исканиям и предлагает своим последователям: двигайтесь дальше, дерзайте, творите!
Такая перспектива познания и есть главное свойство истинных научных открытий. За последние десятилетия об этом как-то стали забывать. Решателей проблем появилось много, они неплохо оснащены технически и сплочены организационно. А вот постановщики проблем, открыватели неведомых земель познания, творцы новых неожиданных идей и концепций отошли на второй план и вообще превратились в некий вымирающий вид научного работника.
Решать проблемы, даже чрезвычайно сложные, стало значительно легче, чем прежде: помогают компьютеры, налаженные системы поиска информации. Существуют научно-исследовательские институты и отделы, лаборатории, способные подключить к работе десятки и сотни специалистов разного профиля. А когда задача поставлена корректно, одно это помогает искать и находить верный ответ.
Решение научной проблемы — это, в сущности, ее закрытие. Дело сделано. Остается переключаться на другую работу.
… Последователи Вернадского добились того, что имя его в нашей стране стало широко известно. Это замечательно. Издано немало книг и множество статей, посвящённых ему (правда, «Избранные сочинения» в шести книгах вскоре были уценены, а затем еще раз — до ничтожной стоимости). В Москве проспект назван его именем. Однажды на заседании Комиссии АН СССР по изучению творческого наследия В. И. Вернадского её председатель академик A. Л. Яншин радостно сообщил, что имя Вернадского упомянул в своём докладе М. Горбачёв.
Однако научные прозрения Вернадского не нашли должного отзвука в среде отечественных ученых второй половины XX века. Даже его учение о биосфере и ее преобразовании человеком первыми «взяли на вооружение» философы и ученые Западной Европы и США. Не странно ли?
Иногда поясняют: гений «опередил свое время» (хотя гений своевременен всегда). Но при жизни Владимира Ивановича его идеи подхватывали, разрабатывали его многочисленные ученики, последователи.
Позже, когда возник определенный бум вокруг его имени, когда стали говорить о «вернадистике» и «вернадскологии» (нелепые слова и понятия!), его наиболее актуальные идеи не разрабатываются и не осмысливаются критически, творчески.
Плох геохимик, который вместо познания природы всё глубже вгрызается в «вернандистику». Плох историк науки, который увлечён «вернадскологией» и повторяет идеи академика о научной мысли как планетном явлении, не отделяя верные положения от сомнительных.
Сказывается характерная для второй половины XX века ситуация: стандартизация умов и личностей. Говорят, кого-то из знаменитостей спросили: что самое главное в искусстве — Что или Как создано? Он ответил: главное — Кто.
Для крупного научного открытия тоже важнее всего — Кто. Личность ученого, мыслителя. Великолепные вундеркинды становятся прилежными учениками и решателями. Таких ученых — блестящих специалистов! — ныне, как никогда, много. Но фундаментальные научные открытия во второй половине прошлого века — редкость.
Вот и вспомнишь, что Нильс Бор страстно играл в футбол, Вернадский огорчал мать своими, мягко говоря, невысокими отметками. Альберт Эйнштейн в юности не блистал научными талантами, в 26 лет совершив практически все свои замечательные открытия, когда был клерком в патентном бюро, а теоретическими изысканиями занимался в свободное от службы время. Учение о биосфере основал не
