Никогда не угаснет

праздника — десятилетия Октября!

— Раз-два, левой! Левой! — командует Рэм. Он шагает справа, без шапки, вскинув лохматую рыжую голову. Рядом с ним, стараясь попасть в ногу, почти бежит Сима — в стареньком мужском пальто и красной косынке. Ветер треплет и развевает её косы.

А впереди строя, с отрядным знаменем в руках, выступает Димка Логвиненко. Лицо у него суровое, губы плотно сжаты и вид такой, словно ведёт он полк красногвардейцев на бой с беляками. Справа от Димки вышагивает барабанщик Вася Янченко. Да, Вася Янченко, который всегда с таким кислым видом отвечает уроки, этот самый Вася сейчас неузнаваем. Улыбается во весь рот прохожим, ребятам, вертящимся фигурам в витринах магазинов. Кепка лихо заломлена набекрень. И причина всего этого — пионерский барабан, который висит у него на груди. Нет в школе, нет в целом Январском районе и, вероятно, во всём Киеве такого барабанщика! В строю Вася и барабан — одно нераздельное целое, звучное, озорное существо. Вот Вася берёт в руки палочки, ударяет по тугой коже барабана. И — тра-та-та, тра-та-та… — послышалась бодрая музыка. Как весело, как легко шагается под неё!

Когда барабанщик умолкает, пионеры начинают песню. Поют они оглушительно звонко, так, что слышно, должно быть, на левом берегу Днепра. Для каждой улицы у них есть своя песня. Когда они проходят по Крещатику, мимо кафе «Семадени», где всегда толпятся пузатые нэпманы и биржевые спекулянты, они поют:

Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем. Во!

А когда проходят по Мало-Васильковской мимо синагоги миллионера Бродского, то заводят:

Долой, долой раввинов,
Монахов и попов.
Мы на небо залезем.
Прогоним всех богов!

Сейчас они идут к своим подшефным, на Брест-Литовское шоссе в детдом имени III Интернационала. И поют они свою любимую песню. Песню о юном барабанщике, который шёл в атаку впереди всех с веселым другом — барабаном, с огнём большевистским в груди.

Им по одиннадцать-двенадцать лет. Конечно, они не успели ходить в атаки и участвовать в боях. О гражданской войне и о революции знают они только по рассказам старших и из книг. Но красное знамя революции, которому присягали отцы, торжественно и победно развевается нал их детством. И хоть не слышно грохота пушек и канонад, давно отшумели бои, и родное небо голубеет над городом, — распевая эту песню, пионеры чувствуют себя солдатами.

Мы шли под грохот канонады.
Мы смерти смотрели в лицо.

Запевают Сима и Рэм.

А все подхватывают:

Вперёд продвигались отряды
Спартаковцев — смелых бойцов

Отряд прошёл по Владимирской, спустился вниз по бульвару Шевченко. Поплыли улицы, расцвеченные кумачовыми знамёнами и транспарантами, балконы, украшенные коврами, толпы гуляющих с флажками, красными розами в петлицах. Вот и Брест-Литовское шоссе. Детдом имени III Интернационала.

Красные дьяволята

До революции здесь был приют. В хмуром здании с грязными окнами жили сироты. То ли из-за одинаковой одежды, то ли из-за полумрака в комнатах, они казались удивительно похожими. Уныло протекали сиротские дни. Девочки с утра до вечера вышивали подушки для начальницы и опекунши, мальчики выполняли на кухне всякую чёрную работу. Впрочем, изредка бывали праздники. На рождество и пасху сироты получали на третье блюдо по кусочку сладкого пудинга. Кроме того, приезжала гостья — толстая купчиха, жена председателя опекунского совета. Фаэтон на дутых шинах подкатывал к дому. Кучер-лихач в белых перчатках и в картузе с лакированным козырьком отстёгивал полу.

Опекунша, придерживая пухлой рукой кончик юбки, поднималась по лестнице. В зале стояли, выстроившись серой шеренгой, воспитанники. На стене висели портреты государя императора и покойного основателя приюта. Начальница, заикаясь от волнения и подняв к портретам глаза, произносила длинную речь, прославляющую незабвенного щедрого жертвователя, а также опекунов и душеприказчиков.

Как не похожи были эти праздники на то, что происходило в детдоме сегодня. За всю свою жизнь старое здание не было таким молодым, нарядным и весёлым, как в торжественный день десятилетия Красного Октября! На дверях спален висели полотняные портьеры с вышитыми пунцовыми маками, паркеты были до блеска начищены, и всюду — в комнатах, в коридорах, в зале — стоял чудесный запах ели, сухого клёна, мастики и ещё чего-то приятного. Чего именно, трудно определить. Скорее всего это был просто запах праздника.

На сцене, за столом президиума, сидела заведующая детдомом Маруся Коваленко — молодая женщина в кожаной куртке, накинутой на плечи. В тёмных волосах Маруси пролегла широкая седая прядка. Рядом с заведующей сидел Рэм. Он поднялся, вышел на середину сцены, пригладил ладонью чуб, казавшийся при свете разноцветных лампочек огненным, и сказал:

— Дорогие товарищи коммунары! Детдомовцы и пионеры! Доклада я вам делать не буду, скажу только несколько слов. Что я могу сказать? Для врагов наших — десятилетие Октября — это панихида, а для нас с вами и для всего мирового пролетариата — праздник светлый. Поздравляю вас с праздником!

Соня села за рояль, и как только взяла она первые аккорды, у Инки замерло сердце… «Интернационал»!