В коридоре Данилов просчитал ситуацию. Пациент остался жив — это плюс. Последствия грозят дежурному врачу — это с одной стороны вроде как плюс, если посмотреть с позиции шкурника, а с другой — большой минус. Ему, доктору Данилову. Как человеку поверхностному и легкомысленному.
Но сам он знает, что не ошибся — и это плюс, который перевесит любое количество минусов. Правда, только в его собственных глазах. Остальным ничего не докажешь, если, конечно, сама медсестра Лариса не признается в своей ошибке. А пойдет ли она на это, особенно с учетом ее служебного, а может, и не только служебного романа с доктором Кочерыгиным? Навряд ли — свалит все на него, «тупого» интерна.
Идиотская, какая-то театральная или киношная ситуация. Там по законам жанра или кто-то из пациентов вспомнил бы, что медсестра говорила о «второй» группе крови, или она бы разнервничалась и проговорилась…
В конце концов, Данилов пришел к выводу, что ничего изменить он не в силах. Расскажет, конечно, у главного врача, как что было, и получит то, что ему «выдадут». Прошла всего неделя интернатуры, впереди еще будет пятьдесят одна… нет, четыре отпускные недели надо отнять, впереди еще сорок семь недель. Достаточно времени для того, чтобы исправить впечатление о себе.
Мышление странным образом раздвоилось: с одной стороны, Данилов добросовестно вникал в особенности подготовки пациента к анестезии в зависимости от исходного заболевания и тяжести состояния, с другой же — какой-то участок мозга искал выход из тупика.
Коллеги-интерны поглядывали на Данилова сочувственно, но со словами утешения и ободрения не лезли. И на том спасибо.
Главный врач был новым, назначенным всего три месяца назад, и оттого демократичным и либеральным. Не огрубел еще душой на своем посту, не привык к тому, что начальству все врут, а если кто не врет, то и всей правды никогда не скажет. Внешне он произвел на Данилова благоприятное впечатление — подтянутый, спортивный мужчина лет пятидесяти, умные глаза под стеклами очков, довольно приветливая улыбка. Правда, про таких людей еще говорят: «мягко стелет, да жестко спать».
На «разборе полетов» помимо главного врача, Тарабарина и непосредственных участников событий — Данилова, Кочерыгина и Ларисы — присутствовало еще человек семь или восемь, в которых без труда угадывались представители больничной администрации. В большом кабинете главного врача все расселись вольготно, еще и свободные стулья остались.
— Сегодня я просто хочу вникнуть в ситуацию, — сказал главный врач. — Выводы будем делать потом. Кстати, у меня нет объяснительной доктора Данилова…
— Это моя вина, Михаил Иванович, — сказал Тарабарин. — Забыл стребовать. Исправим.
— Пожалуйста. — Главный врач снял очки в тонкой, почти невесомой на вид оправе, потер переносицу и вернул очки на место. — Владислав Алексеевич, прошу вас.
Кочерыгин встал и решительно одернул на себе халат.
— Что я могу сказать? — риторически начал он. — Виноват, не спорю. Доверился молодому коллеге, а должен был все контролировать сам. Наказывайте, что ж теперь… Впредь буду умнее.
— У вас все? — удивился столь лаконичному выступлению главный врач.
— Все! — подтвердил Кочерыгин и сел.
— Лариса Николаевна, прошу вас.
Лариса, раскрасневшаяся от волнения, говорила долго, то и дело запинаясь, повторяясь и отвлекаясь на ненужные подробности. Смысл ее речи можно было свести к одной фразе: «Я сделала все, как положено».
— А сами вы не оценили результат? — поинтересовался главный врач.
— Это врачебная обязанность, — ответила Лариса, поджимая губы.
— Чисто машинально, Лариса Николаевна? — слегка нажал главный врач. — Это же так просто…
— Было бы так просто, мы бы сейчас здесь не собрались, Михаил Иванович, — покосившись на Данилова, ответила Лариса.
— Спасибо, садитесь. А что скажете вы? — Главный врач посмотрел на Данилова. — И можете не вставать, мы не в школе.
Не вставать так не вставать.
— На тарелке, которую мне показала Лариса Николаевна, была агглютинация с сыворотками первой и третьей групп, — сказал Данилов. — Картина, соответствующая второй группе. Больше мне добавить нечего.
— Смотрели при хорошем освещении? — уточнил главный врач. — Сомнений не было?
— Никаких! — мотнул головой Данилов.
— Спасибо. Кто-то желает высказаться?
Разумеется, пожелала высказаться заместитель главного врача по лечебной работе, она же, если по старинке, «начмед» — невысокая, но сильно раздавшаяся вширь женщина, с застывшей складкой на переносице, которую Данилов про себя обозвал «тетей-колобоком».
Как и положено по должности, на одну фразу в ее речи приходилось три цитаты из должностных инструкций и приказов. Свободное и непринужденное цитирование документов по памяти, без каких-либо шпаргалок, свидетельствовало о том, что человек находится на своем месте, и находится на нем довольно долго. За один год или, скажем, за полтора таких результатов не добиться.
«Тетя-колобок» закончила свою речь восхитительной фразой:
— Белый халат — это не только глубокие карманы, но и чувство ответственности!
«Надо запомнить — это ж готовый афоризм», — подумал Данилов. Настроение его слегка улучшилось — кажется, никто не собирается сваливать вину на него.
После долгого выступления начмеда собравшиеся заметно заскучали, то и дело поглядывая на настенные часы. Главный врач уловил настроение аудитории и сказал:
— На этом закончим. Приказ зачитаем в среду на пятиминутке…
— Вот тебе классический медицинский парадокс. — Выйдя от главного врача, Тарабарин начал обращаться к Данилову на «ты», что следовало расценивать как знак расположения; во всяком случае, Данилов именно так это и расценил. — Все прекрасно понимают, что виновата медсестра, иначе бы с чего ей так юлить, но накажут врача, который дежурил один на двенадцать коек. Потому что он ответственный за все, что накосячат во время его дежурства. А то, что дежуря в одиночку, в той или иной степени приходится полагаться на сестер, никого не волнует…
— Каково же правильное решение? — спросил Данилов. — Никого не наказывать?
— Никого не наказывать нельзя, — покачал головой Тарабарин. — Если начать спускать на тормозах подобные вещи, то очень скоро разболтаются все, даже самые сознательные. Безнаказанность губительна.
— Так что же делать?
— Как что? Наказывать!
— Кого?
— Кочерыгина! Больше некого. Хоть разорвись, а должен был обеспечить. Он крайний. Вот тебе и парадокс — всегда достается крайнему, а не виноватому. Отсюда какой вывод?
— Не оказываться крайним.
— Молодец, правильно рассуждаешь! И вот тебе еще одна профессиональная мудрость: — больше всего шишек достается тебе тогда, когда ты ни в чем не виноват.
— Ну, с этим бы я поспорил, Виталий Мартынович.
— Поработай лет пять, и желание спорить с этим пропадет начисто, — рассмеялся Тарабарин. — Ну, а если не пропадет — то приходи, поспорим. В спорах, как известно, рождается истина. Только мои бывшие интерны со мной никогда не спорят. Наоборот, то и дело повторяют: «Ах, как вы были правы!» — я же, как-никак, уже двадцать лет врачом работаю. Успел опыта набраться…
— Наверное, мне не стоит впредь дежурить с Кочерыгиным? — вслух подумал Данилов.
— Не стоит, — согласился Виталий Мартынович, — еще подеретесь, чего доброго. Славик противный мужик, мелочный и злопамятный. Но кроме этого он еще и страшно обидчивый. Могу поспорить на бутылку коньяка, что он задержался в приемной у главного и пишет заявление об уходе. Тем более, что это у него будет уже второй строгий выговор в этом году. Не дай бог огребет еще и третий, что при его талантах
