— Надумаете — присоединяйтесь.
Данилов, чтобы не терять времени, пил кофе и заполнял истории родов.
— Ты мне объяснительную по этому случаю написать не забудь, — предупредил Вознесенский.
— Зачем? — удивился Данилов. — Какой повод?
На случай, если твоя красавица или ее родственники напишут жалобу, — объяснил Вознесенский. — Обстоятельно опиши, что она была полностью адекватна, что обезболивание ты провел, как в законе учили, и что никак не мог предугадать подобную реакцию. А я напишу докладную хозяйке…
— И будут наши задницы надежно защищены, — пробурчал Клюквин, беря в руки сложенную вчетверо газету, лежавшую рядом с ним на подоконнике, и сотрясая ею. — Вот, прочтите, что пишут. В одной из пензенских больниц родственники больного с только что удаленными двумя третями желудка пришли к нему в отделение, чтобы отпраздновать перевод из реанимации. Накормили бедолагу пельменями, налили водочки, а теперь подали в суд на врачей, которые не предупредили их о том, что от такого застолья на третий день после операции можно отдать концы. Ого?
— Бред! — не поверил Вознесенский. — Это же повсюду на входе висит — что можно послеоперационным больным, а что нет. Да и врачи еще до операции предупреждают.
— Кого до операции предупреждали, тот благополучно помер, — саркастически скривился Клюквин. — А родственники утверждают, что они ничего не знали… Может, они и читать не умеют, ведь демократия и всеобщая грамотность несовместимы.
— Работаешь — как по минному полю ходишь! — Вознесенский обернулся к Данилову: — Ты напиши и в истории и в объяснительной, что предупреждал эту дуру о том, чтобы лежала неподвижно.
— Конечно, напишу, — улыбнулся Данилов, только сейчас заметив, что так и забыл переодеться. Кровь на халате успела высохнуть и стать бурой.
— Владимир Александрович, сам того не желая, спас нас от комиссии, — сообщил Клюквину заведующий. — Они как его во всей красе увидели, так замандражировали и ушли восвояси.
— Они же не под нас копать пришли, — пожал плечами Клюквин, — а под роддом в целом. Так какая им разница, где именно оценивать свежесть раствора хлорки для мытья сортиров? Никакой!
В корзине с чистыми бахилами, предназначенными для посетителей, оказалась пара грязных. Какой-то идиот на выходе перепутал корзины…
Охранник был уличен в выходе на перекур без смены обуви…
У одной из акушерок в отделении обсервации из-под колпака выбилась прядь волос…
В журнале контроля концентраций рабочих растворов дезинфицирующих и стерилизующих средств того же отделения обнаружили подчищенную запись. Администрация неоднократно объясняла, что в случае ошибки при записи следует перечеркнуть неправильно написанное и поставить рядом подпись, а не подчищать и не замазывать…
В отделении патологии беременных не смогли найти журнал учета проведения генеральных уборок…
В детском отделении неправильно велась книга учета получения и расходования дезинфицирующих средств…
В коммерческом отделении (комиссия, вопреки традициям и ожиданиям, сунулась и туда) чуть ли не в каждой палате вопреки строжайшим запретам хранили еду, в том числе и скоропортящиеся продукты. Родильницы ленились доходить до холодильников, стоящих возле поста…
Медсестра из ЦСО (централизованного стерилизационного отделения) запуталась в методике определения скрытой крови в инструментах…
Врач ультразвуковой диагностики растерялась и не смогла назвать средство, которым обрабатывалась кушетка для пациентов…
Комиссия прицепилась даже к покрасневшим рукам доктора Юртаевой, заподозрив наличие неведомой кожной инфекции. Юртаева, будучи женщиной весьма сдержанной, объяснила, что вчера (да и сегодня) ей слишком часто приходилось производить предоперационную обработку рук, вот кожа и отреагировала…
Акт, по объему лишь слегка уступавший «Войне и миру», писался около полутора часов. От предложенного обеда комиссия наотрез отказалась, что было очень плохим знаком для главного врача. Впрочем, после ухода проверяющих Ксения Дмитриевна не выглядела раздраженной или подавленной.
— Глядишь на вас, Ксения Дмитриевна, и душа радуется, — подольстилась к ней главная акушерка.
— А что бы и не радоваться, Юлечка? — ответила главный врач. — Ну пришли три дуры, ну нарыли кучу нарушений, да все это такие мелочи… Только зря воздух сотрясали да время тратили.
— А мне поначалу показалось, что вы все очень близко к сердцу принимаете…
— Господи! Ты как будто вчера родилась! — удивилась главный врач. — Надо же изобразить подавленность и огорчение… Проверяющие должны чувствовать, что им удалось взять тебя за жабры, тогда они быстро отвалят. Ты вон акт перечитай да подумай, что из него можно выжать. Разве что выговор, да и то под вопросом. Другое дело, если бы я метила на какое-нибудь повышение — тогда бы меня это расстроило. А так… Пошли лучше ко мне, перекусим тем, что я для комиссии припасла.
В кабинете Ксения Дмитриевна кивнула на почетную грамоту «За заслуги перед городским сообществом и в связи с 20-летием со дня открытия», висевшую на стене, и призналась:
— Когда-то я гордилась наградами и переживала по поводу каждого выговора. А теперь мне все как-то пополам. Старею, наверное.
Она почти не кривила душой.
Не успела Ксения Дмитриевна выставить на стол часть припасенных деликатесов, как в дверь постучали.
— Кто там такой вежливый? — громко поинтересовалась главный врач.
В кабинет заглянул Гавреченков.
— Ксения Дмитриевна, я к вам по поводу жалобы…
— Ты жалуешься или жалуются на тебя? — перебила Ксения Дмитриевна.
— Жалуются мне, — скромно потупил глаза Гавреченков.
— На кого?
— На приемное, Ксения Дмитриевна! Женщина поступает к нам по направлению женской консультации, госпитализация плановая, заранее согласованная со мной, а из приемного ее направляют в обсервацию…
— Значит — были на то причины, Алексей Емельянович! Просто так у нас в обсервацию не направляют.
— Какие причины, Ксения Дмитриевна? Я вас умоляю — все притянуто за уши! Гиперемия слизистых ротоглотки? Да если так взять…
— Алексей Емельянович! — снова перебила главный врач, переходя на «вы». — Если у вас есть претензии, то потрудитесь высказать их на утренней конференции. По таким поводам бегать к главному врачу незачем! У вас все?
— Нет, не все. Ведь существовала договоренность…
— А что вы так волнуетесь? — Ксения Дмитриевна подошла чуть ли не вплотную к Гавреченкову и внимательно посмотрела на него. — Уж не ваша ли любимая поговорка: «Баба с возу — кобыле легче»? Так и радуйтесь, что вам с ней не возиться. Или я ошибаюсь? Может, у вас там меркантильный интерес имеется?
— Да что вы, Ксения Дмитриевна! — затряс головой Гавреченков. — Никакого меркантильного интереса. Просто ведь…
— Тогда иди работать, — махнула рукой Ксения Дмитриевна. — Без повода ее Гвоздев держать не станет. Получишь послезавтра свою клиентку в лучшем виде. А теперь иди с богом, дай мне пообедать спокойно.
