Это стихотворение Ломоносов представил в виде приложения к своей научной работе, в которой сделал крупное астрономическое открытие, доказав существование атмосферы на планете Венера: «Явление Венеры на Солнце, наблюденное в Санкт-Петербургской Академии наук 26 дня 1761 года».
Впрочем, в данном случае к месту припомнить эпиграмму Дениса Давыдова, написанную много позже и по другому поводу:
Дело в том, что Ломоносов рекомендовал в качестве учебного пособия для русских гимназий французскую грамматику де Пеплие, где, в частности, была приведена фраза писателя Сирано де Бержерака: «Было бы одинаково смешно думать, что это великое светило станет вращаться вокруг точки, до которой ему нет никакого дела, как было бы смешно предположить при виде жареного жаворонка, что вокруг него вертелась печь».
Отдадим должное Михаилу Васильевичу: он по достоинству оценил остроту Сирано де Бержерака, вспомнил о ней и придал ей своеобразную форму.
Выступления Ломоносова против геоцентрической системы вызывали среди приверженцев библейской системы Мироздания глухие протесты — не более того. Во второй половине XVIII столетия они в глазах просвещенной публики выглядели ретроградами. Но когда Ломоносов посвятил им язвительную сатиру «Гимн бороде», ему не поздоровилось.
Поводом для этого сочинения стал запрет Синода опубликовать поэму английского поэта-философа Александра Попа «Опыт о человеке», перевод которой выполнил ученик Ломоносова H.H. Поповский.
Как известно, Петр Великий беспощадно резал бороды боярам, следуя европейской моде. Для русских священнослужителей, работников церкви и крестьян она оставалась неприкосновенной. Остальным, согласно постановлению Сената, обзаводиться бородой запрещалось.
Борода как таковая вряд ли представлялась Ломоносову каким-то уродством. Она для мужчин естественна, и тут уж ничего не поделаешь. Это как бы знак мужского достоинства.
В эпоху Просвещения в моду вошла безбородость, показывающая отрешение от дремучего Средневековья. Гладкое лицо мужчины стало показателем его приобщенности к наукам и философии, к свободомыслию, а не к религиозным догмам.
Ломоносов, пребывая в странах Западной Европы, воспринял идеи Просвещения. Конечно же, возмущала его не борода как явление природы. Он представил ее как признак приверженности к суевериям и мракобесию, отрицающим достижения науки.
Вот уж действительно не в бровь, а в глаз. То есть не вверх, а вниз. Ведь крестят младенцев, а мужское достоинство в виде бороды появляется значительно позже. Почему же ей отдают предпочтение верующие?
Ополчается Михаил Васильевич — по крайней мере, на словах — не столько на официальных служителей Церкви, сколько на старообрядцев, которые с особенным рвением сохраняли бороды:
Сильно сказано — «безголовым с бородой»! И хотя Ломоносов подчеркивает, что клеймит суеверов, сектантов, его гнев обращался и на тех, кто, прикрываясь своей принадлежностью к Церкви, пребывает ханжой (вспомним эпиграмму о мышке в сыре), пройдохой, мракобесом:
