веселым, в довольно хорошо устроенной академической квартире при химической лаборатории».
Львович-Кострица прокомментировал эти слова просто: Штелин «заврался». Во всяком случае, о хорошо устроенной квартире и химической лаборатории Михаил Васильевич еще только мечтал. Где он раздобыл 100 рублей, остается только догадываться. Если он действительно сказал, что жена может приехать «когда хочет», это может означать: он не торопил ее с приездом, ибо находился в трудном материальном положении.
Елизавета Христина Ломоносова-Цильх не стала медлить. Получив от мужа письмо и деньги, она приехала в Петербург вместе с дочкой и братом Иоганном, который был принят копиистом в академическую канцелярию. Дата ее приезда точно не установлена. По разным авторам — в промежутке между ноябрем 1743 и июлем 1744-го.
Благоволение императрицы продолжало сказываться на судьбе Михаила Васильевича. Об этом знал, по-видимому, Шумахер. Он не придал значения серьезному инциденту: вспыливший Ломоносов ударил шандалом по лицу переводчика Голубцова, с которым повздорил. Скорее всего, переводчик плохо знал свое ремесло (на некоторых его текстах множество исправлений и замечаний Ломоносова), не желая этого признавать, и во время спора позволил себе оскорбительное замечание в его адрес… Непростой и нелегкий характер был у Михаила Васильевича.
О его взрывном темпераменте и незаурядной физической силе свидетельствует такой рассказ, приведенный Штелиным:
«Однажды в прекрасный осенний вечер пошел он один-одинехонек гулять к морю по большому проспекту Васильевского острова. На возвратном пути, когда стало уже смеркаться и он проходил лесом по прорубленному проспекту, выскочили вдруг из кустов три матроса и напали на него. Ни души не было видно кругом.
Он с величайшею храбростию оборонялся от этих трех разбойников. Так ударил одного из них, что он не только не мог встать, по даже долго не мог опомниться; другого так ударил в лицо, что он весь в крови изо всех сил побежал в кусты; а третьего ему уж нетрудно было одолеть; он повалил его (между тем как первый, очнувшись, убежал в лес) и, держа его мод ногами, грозил, что тотчас же убьет его, если он не откроет ему, как зовут двух других разбойников и что хотели они с ним сделать. Этот сознался, что они хотели только его ограбить и потом отпустить.
— А! Каналья! — сказал Ломоносов. — Так я же тебя ограблю. И вор должен был тотчас снять свою куртку, холстинный камзол и штаны и связать все это в узел своим собственным поясом. Тут Ломоносов ударил еще полунагого матроса по ногам, так что он упал и едва мог сдвинуться с места, а сам, положив на плечо узел, пошел домой со своими трофеями, как с завоеванною добычею».
…С приездом жены дела Ломоносова пошли на лад. Возможно, на него благотворно подействовала семейная жизнь более всего потому, что теперь его совесть была чиста. Сказывался и успех при дворе его поэтических сочинений.
Для него главным в творчестве были научные изыскания. В 1744–1746 годах он написал несколько замечательных научных работ, перевел на русский язык, сократив, «Вольфианскую экспериментальную физику» с весьма содержательными предисловием и прибавлениями.
Эти работы писал он на латыни — языке науки того времени. Была и работа на русском языке: первый вариант «Краткого руководства по Риторике» (красноречию). Он писал не столько о приемах красноречия, сколько о культуре речи и мышления, хотя и упрощенно. Украсил текст переводами фрагментов произведений античных авторов.
Он подал прошение о назначении профессором Академии наук вместе с тремя статьями («специменами») и письменно просил Шумахера (на немецком языке, ибо тот плохо владел латинским и русским) содействовать ему в этом:
«Мне хорошо известно, что ваше благородие заняты многими и более важными делами, так что мое прошение не могло быть тотчас же рассмотрено в Канцелярии. Между тем моя покорнейшая просьба к вашему благородию не простирается далее того, чтобы о моем прошении чем скорее, тем лучше было доложено Конференции, чтобы я знал наконец, как обстоит дело со мною, и признай ли я достойным того, на что долгое время надеялся. Ваше благородие изволили дать мне понять, что мне следовало бы повременить вместе с другими, которые тоже добиваются повышения. Однако мое счастие, сдается мне, не так уж крепко связано со счастием других, чтобы никто из нас не мог опережать друг друга или отставать один от другого. Я могу всепокорнейше уверить ваше благородие, что милостью, которую вы легко можете мне оказать, вы заслужите не только от меня, но и от всех знатных лиц нашего народа большую благодарность, чем вы, быть может, предполагаете. В самом деле, вам принесет более чести, если я достигну своей цели при помощи вашего ходатайства, чем если это произойдет каким-либо другим путем. Я остаюсь в твердой уверенности, что ваше благородие не оставите мою нижайшую и покорнейшую просьбу без последствий, а, напротив, соблаговолите помочь моему повышению скорой резолюцией».
Шумахер просил академическую Конференцию (собрание академиков) рассмотреть прошение Ломоносова. Решение было положительное. Академик Гмелин объявил, что готов уступить ему кафедру химии, ибо занят обработкой материалов Сибирской экспедиции.
Такая покладистость Шумахера и скорое решение академиков объясняются, пожалуй, тем, что Ломоносову покровительствовал один из влиятельных государственных деятелей граф М.И. Воронцов. Шумахеру, которым были недовольны едва ли не все члены Академии, не было резона портить отношения с Ломоносовым.
При отсутствии президента Академии, Шумахер послал представление в Сенат и просил утвердить Ломоносова профессором химии. Сенат принял положительное решение.
25 июля 1745 года Михаил Васильевич Ломоносов стал членом Петербургской Академии наук. Одновременно с ним был произведен в профессоры элоквенции В.К. Тредиаковский, а также — в адъюнкты натуральной истории — Степан Крашенинников, исследователь Камчатки. Впервые русские полноправными членами вошли в Петербургскую Императорскую Академию наук.
Шумахер, которого принято изображать злым гением Ломоносова, был прежде всего ловким приспособленцем: не совершал явных и крупных злоупотреблений, вел более или менее умело дела канцелярии, заботился о своих пристроенных при Академии родственниках и приятелях. Он стремился удержать свое почетное и прибыльное место, держать в своих руках Академию наук, действуя среди академиков по принципу «разделяй и властвуй».
Он был не прочь ввести Ломоносова в эту привилегированную группу из расчета, что темпераментный помор внесет еще больший раскол в среду академиков, а может быть, станет его, Шумахера, сторонником. Этого не произошло. Ученые, в том числе Ломоносов, дружно пожаловались на его своеволия в Сенат, хотя и безрезультатно.
Михаил Васильевич хотел читать лекции по физике на русском языке для юношества и для всех желающих. Для этого он и перевел «Вольфианскую физику». Но физических приборов для демонстрации ему не предоставили, да и слушателей так и не удалось организовать. А главной его задачей было создание химической лаборатории.
Ломоносов был первым крупным русским естествоиспытателем. Вместе с ним на этот путь встал и его товарищ по учебе в Славяно-греко-латинской академии, а затем обучению в Германии — Дмитрий Иванович Виноградов (1720–1758). Он вернулся в Петербург вместе с Рейзером вскоре после Ломоносова.
Виноградова в чине бергмейстера, горного мастера, назначили на учрежденную русским правительством «порцелиновую мануфактуру» (позже — императорский фарфоровый завод). Ее создали в 1744 году под руководством Х.К. Хунгера, вызванного для этой цели из Стокгольма.
Выяснилось, что Виноградов знает о производстве фарфора больше, чем этот заморский специалист. Находясь в Германии, Дмитрий Иванович побывал на Мейсенском фарфоровом заводе и понял технологию производства (секрет создания тонких фарфоровых изделий сохранялся в Саксонии так же, как в Китае, откуда их ввозили в Россию).
Он был человеком талантливым. Он переводил Анакреонта и проводил опыты, в результате которых получил из отечественного сырья белый фарфор высокого качества (не исключено, что ему помогал Ломоносов). Его «Обстоятельное описание чистого порцелина, как оной в России при Санкт-Петербурге делается купно с показанием всех к тому принадлежащих работ» стало пособием для производства фарфора.
