Пиневич были моими самыми близкими друзьями в театре. Вера играла героинь, но выступала недолго: после ухода В. А. Канделаки и появления нового главного режиссера она в числе двух десятков других актеров вдруг оказалась ненужной. И ушла работать на радио.
А с Толей Пиневичем мы много выступали вместе в различных спектаклях, часто ездили на гастроли. Он не только исполнял свои номера, но и был очень хорошим ведущим наших концертов. Талантливый актер, умный, обаятельный человек, Пиневич выделялся среди наших ребят особой эрудицией, писал стихи. В театре к нему относились с уважением. Завести ребенка они с Верой решились довольно поздно — ей тогда было уже за сорок. Помню, в театре говорили: «Вы с ума сошли! Когда же вы успеете его вырастить?!» А они не только вырастили прекрасную дочь, но и внука дождались… Толи не стало совсем недавно…
В 50—60-е годы у публики пользовался успехом Алексей Феона, хотя голос его был небольшим и с весьма специфическим тембром. Но тогда теноров у нас в театре почти не было — Михаил Качалов, по сути дела, уже сходил со сцены, а у Николая Рубана голос более мужественный. Несмотря на то, что Феона нравился маме, я относилась к нему спокойно. Просто работала с ним, пела в спектаклях, в том числе и в «Фиалке Монмартра», где моя Виолетта была влюблена в Рауля — Феону. Я же не могла сказать такого о себе, хотя Феона внешне был привлекателен. Особенно хорош он был в ролях классических, «фрачных» героев. И в поведении отличался интеллигентностью — Феона из Ленинграда, но по воспитанию он был не ленинградец, а именно петербуржец. Как партнер он был для меня холодноват, да и в жизни Феона держался в театре как-то в стороне от других актеров — никаких отрицательных эмоций ни у кого не вызывал, но и особой дружбы у него ни с кем не было. Жил как бы сам по себе, был каким-то индифферентным. Мне было не по душе одно из свойств его характера — некоторый «нарциссизм». Феона мог позвонить после спектакля жене и сказать: «Все прошло хорошо. Сегодня мне никто не мешал». То есть он считал, что спектакль — это его соло, а остальные актеры — только фон для него…
Но за стенами театра поклонниц у него было немало — они постоянно поджидали его у служебного входа. Очень симпатизировала Алексею Феоне и Галина Брежнева (тогда она была женой артиста цирка Евгения Милаева). Мы часто видели ее в те годы на наших спектаклях, особенно в Театре сада «Эрмитаж», где выступали в летнее время. Ее отец еще не занимал самого высокого поста в стране, но уже входил в руководящую партийную элиту.
Милаевы жили в одной квартире с нашей актрисой Нелли Крыловой, в известном «чкаловском» доме неподалеку от Курского вокзала — у каждой семьи было по две комнаты. Нелли, по амплуа субретка, и на сцене, и в жизни была очень симпатичная. Она обладала особым женским шармом и даром из ничего делать что-нибудь пикантное. И всегда это у нее получалось со вкусом. И человеком она была приятным — милая, деликатная, никогда не участвовала ни в каких театральных интригах. Мне это в ней нравилось, и мы с ней дружили, я знала и ее маму. Мужем Нелли был наш актер Борис Поваляев, с которым они когда-то вместе учились в студии и вместе были приняты в театр. Впоследствии Нелли вышла замуж за известного телевизионного диктора, красавца Виктора Балашова с его неповторимым по тембру голосом… Нелли Крыловой в середине 60-х годов пришлось уйти из театра, когда новый наш руководитель Ансимов принялся «перетряхивать» труппу, увольняя актеров…
Что касается поклонниц тех лет, то о них надо сказать особо. Таких теперь уже нет… Я помню, как целые толпы их стояли около служебных входов почти всех театров и концертных залов в ожидании выхода своих любимцев. Были у нас просто поклонники оперетты, общие для театра, но в основном в этой толпе были поклонники (вернее, по большей части поклонницы) какого-то конкретного актера или актрисы. В этих группах существовала своя иерархия, свои правила, кипели страсти — ревность, зависть, если кому- либо из них удавалось подойти ближе других к своему кумиру, удостоиться нескольких слов или разговора, получить иной знак внимания…
Конечно, в поведении поклонниц были неизбежные издержки, но, если отбросить их излишнюю восторженность, порой даже экзальтированность, все же надо признать, что это было особое явление в тогдашней театральной жизни, своеобразная и неотъемлемая ее часть. Бесспорно, люди эти по-своему были интересные, преданные театру или определенному актеру, знавшие все не только о его творчестве, но и о частной жизни. Кто-то из старых театралов может с иронией вспоминать или пересказывать легенды о «лемешистках» и «козловитянках», почитательницах С. Я. Лемешева и И. С. Козловского, и об их соперничестве и конфронтации. Но ведь что удивительно — уже в наши дни в передачах, посвященных этим великим певцам, звучат не только исполненные ими оперные партии, но и воспоминания их поклонниц. И надо сказать, что такому знанию творчества кумиров прошлых лет, которым обладают эти уже пожилые женщины, может позавидовать любой искусствовед.
Многие из тогдашних поклонниц приходили в театральные залы совсем юными и потом, не изменяя своей привязанности к тому или иному актеру или актрисе, взрослели и старились вместе со своими кумирами… Жаль, что теперь уже нет таких почитателей. Жаль потому, что не было людей, более преданных театру, чем они. Жаль потому, что тогда люди были более открытыми, более отзывчивыми, они жили сердцем. Это сейчас почему-то стали чуть ли не стыдиться своих чувств, противопоставляя их холодному рассудку. Конечно, чувства — они из области иррационального. Сейчас же все стараются быть прагматичными, порой даже излишне прагматичными, забывая, что при этом обедняют себя эмоционально. Но разве чувства и разум исключают друг друга?
Хотя в те годы многие наши актеры и актрисы не были обделены вниманием публики и их после спектаклей поджидали около театра поклонники, все же самой большой популярностью пользовался тогда, как я уже упоминала выше, Николай Рубан. И было это вполне заслуженно. Николай Осипович — прирожденный артист оперетты, подвижный, органичный и при этом с невероятным обаянием. Отменные внешние данные, прекрасный голос удивительного тембра, драматический талант… Стоило Рубану появиться на сцене, как зал сразу попадал под воздействие его игры. В «Сильве» он был пылким и мужественным Эдвином, в «Летучей мыши» — легкомысленным Айзенштейном, в «Веселой вдове» — ироничным, скрытным графом Данилой… В этих ролях Николай Осипович и внешне был великолепен — он как никто умел неотразимо элегантно носить фраки. Но при этом Рубан не был просто опереточным «фрачным героем» — он замечательно исполнял и характерные, и комические роли. За одну из них, Миколы в «Трембите», он, как известно, получил в свое время Сталинскую премию.
И в жизни Николай Рубан был человеком привлекательным. Веселый, жизнерадостный, доброжелательный, всегда с улыбкой, большой выдумщик, обожал разного рода розыгрыши. Излишне говорить, что в труппе его любили. Но вот так вышло, что этот замечательный актер, премьер, вдруг ушел из театра. Ушел в зените своей популярности.
Произошло это во времена Канделаки. Николай Осипович был не просто талантливый актер, у него были способности и к режиссуре. И вот однажды он предложил Канделаки свой вариант либретто, кажется, «Марицы», чтобы тот дал ему возможность поставить новый спектакль. Но Канделаки отказал Рубану (точной причины я сейчас не помню). И Николай Осипович написал заявление об уходе. Думаю, что в то время он внутренне уже был готов уйти: с женой, нашей пианисткой, они тогда часто выступали с концертами на эстраде. Так что уход из театра не повлиял на популярность Рубана — он стал артистом Москонцерта и работал там интенсивно, много гастролировал. Продолжал пользоваться прежним успехом, его записи постоянно звучали и по радио…
Через много лет, в конце семидесятых годов, я снова встретилась с Николаем Осиповичем на сцене. Мне предстояли очередные гастроли по некоторым городам. Выступления должны были проходить с оркестром легкой музыки МГУ под руководством Анатолия Кремера. Но сначала необходимо рассказать об этом замечательном коллективе, который в 60—70-е годы был заметным явлением в музыкальной жизни Москвы. Мои знакомые, в свое время учившиеся в старом здании университета на Моховой улице, рассказывали, как они даже сбегали с занятий, чтобы послушать «оркестр Кремера», когда он давал концерты в Доме культуры гуманитарных факультетов МГУ на улице Герцена, как всеми правдами и неправдами попадали в зал, потому что билетов на всех не хватало.
Хотя оркестр не был профессиональным и музыканты играли в нем в свободное от учебы или работы время, но по своему уровню это был высококлассный коллектив. Здесь собрались не просто любители,
