Тут же, на сцене я набрасывала поверх брючек кусок яркой ткани, обертывала его вокруг талии, закалывала — делала юбку — и сразу превращалась в испанку. И потом в течение спектакля так же быстро меняла костюм — надевала разные цветные юбки, воротнички, белые манжеты…
Смысл такого, прямо на глазах публики, превращения был в том, чтобы и люди в зале тоже могли преобразиться, отбросить каждодневные заботы и перенестись в другой мир, в мир Театра, который возникал тут же, на их глазах, могли погрузиться в красочную атмосферу Испании XVII века. Зрители приняли эту игру, это приглашение участвовать в ней. И полюбили «Эспаньолу» именно за ее театральность.
Но все же поначалу публика была даже растеряна от того, что происходило на сцене, и когда первый акт завершался великолепным лирическим дуэтом и я с веером в руках уходила на оркестровой коде в тот угол сцены, где меня ждал такой обычный лифт, когда гас свет, в зале какое-то время стояла тишина. Такой же уход был у меня и в конце спектакля. Кусок ткани лилового цвета я перекидывала теперь уже через руку, поворачивалась, шла к лифту, садилась в него, хлопала дверью и уезжала. Все — Театр кончился: героиня, испанка, актриса стала обычной женщиной и ушла в обычную жизнь. На сцене оставался герой (его играл Герард Васильев) и смотрел вслед. Такой красивый, романтичный в своем элегантно-эффектном костюме — в черном трико и малиново-красной рубашке. В его позе, в его взгляде было что-то такое, словно он пытался разгадать — неужели их любовь осталась только на сцене? А может, это все-таки было в реальной жизни? Звучала та же музыкальная тема героини, что и в начале спектакля… Шел занавес…
А потом начинались поклоны. Не обычные, какие бывают после каждого спектакля в каждом театре. Нет, в «Эспаньоле» поклоны были частью этого театрального действа, они были очень удачно срежиссированы: мы выходили и парами, и все вместе, я успевала даже менять цветные юбки. А в оркестре все это время звучала прекрасная, ритмичная музыка…
Зрители приняли «Эспаньолу» с восторгом. Но настоящим потрясением для нас было то, что мы увидели после спектакля. Когда мы вышли из театра в Копьевский переулок (раньше служебный вход был там, а не как сейчас, с Кузнецкого моста), то весь он, вплоть до Большого театра, был запружен людьми. Это были зрители, ждавшие актеров на улице. Разумеется, поклонников возле нашего театра я видела и раньше, но их нельзя было назвать толпой — так, стояли отдельные группки, а тут! Тут было самое настоящее столпотворение. После всего, что нам пришлось выслушать на художественном совете, испытать во время работы, увиденное было полной неожиданностью. Мы еле-еле пробрались к машине, конечно, поговорив, постояв со зрителями. И уехали на дачу к Татьяне Саниной, которая была на спектакле. Она призналась мне: «Тяпа, я никогда не плакала в нашем театре, но тут не могла сдержаться — такого у нас еще не было». Плакала Татьяна от переполнявших ее чувств, потому что в спектакле ничего печального по сюжету нет.
Официальную премьеру «Эспаньолы» назначили на 7 июня, то есть через месяц после столь успешного «прогона» на «билетной» публике. Но, видимо, такая уж непростая судьба была у этого спектакля, что неожиданности просто подстерегали нас. Неожиданности хороши, когда они приятные; а если совсем другие? Да еще на премьере?!
В этом спектакле я впервые встретилась на сцене как с партнером с Юрием Веденеевым, исполнявшим в «Эспаньоле» роль второго героя. Пел он великолепно, да и внешне был неотразим. В паре с Инарой Гулиевой, которая тоже была очень хороша, они смотрелись просто замечательно. И вот премьерный спектакль. Выход Юры. Он должен был по роли произнести несколько слов, потом у него шло ариозо. Но… Но после слов роли Юра почему-то не начинает петь, а продолжает говорить слова ариозо… Все в растерянности: дирижер Кремер не может понять, что случилось с артистом, о нас с Инарой и говорить не приходится: впереди большой номер — терцет двух сопрано и баритона. Юра, не теряя самообладания, не выходя из образа, продолжает играть роль — на сцене видный, эффектный идальго в черном трико и желтой рубашке, со шпагой на боку. Но петь он не может — его прекрасный голос неожиданно пропал. Почему такое случилось — непонятно. То ли от волнения, то ли от переутомления? И самое страшное, что во время спектакля. Так Юра весь спектакль и проговорил свою роль. Другой бы отказался выступать в такой ситуации, а он мужественно довел все до конца. Что значит истинный артист!.. Несмотря на все случившееся, «Эспаньола» снова имела успех…
Вот ведь наша певческая судьба! Человеческий голос — самый непредсказуемый инструмент: никто не знает, в какую минуту он может тебя подвести. Скрипку, рояль, даже огромный орган можно настроить и быть уверенным, что сыграешь. А голос?.. Потому-то певец среди музыкантов — самый уязвимый исполнитель…
Три года «Эспаньола» шла с аншлагами. На этот необычный, как говорили в театре, экспериментальный спектакль билеты спрашивали еще в метро, внизу на станции «Охотный Ряд» (она тогда называлась «Проспект Маркса»). Уже на платформе выходивших из вагонов встречали люди с плакатиками: «Куплю билет на ‘'Эспаньолу”». Тем не менее за все время в спектакль, пользовавшийся успехом у публики, не было введено ни одного нового исполнителя, и, когда заболел Герард Васильев, «Эспаньола» оказалась под угрозой снятия с репертуара. Обратились к главному режиссеру Ю. А. Петрову, когда-то поддержавшему нас на художественном совете, с просьбой ввести в «Эспаньолу» другого актера — безрезультатно. Когда с той же просьбой пришли к директору театра, он сослался на то, что в театре есть главный режиссер, главный дирижер, им и решать… «Эспаньола» в афише Театра оперетты больше не появилась…
В те же годы у нас шел еще один необычный спектакль. Необычный в том смысле, что «Неистовый гасконец», написанный Кара Караевым и автором либрегго Петром Градовым по знаменитой пьесе Э. Ростана «Сирано де Бержерак», с традиционной точки зрения не совсем соответствовал тому, что называется опереттой. Потому авторы и назвали его «музыкальным спектаклем».
Перед началом работы, естественно, были сомнения — как на сцену театра музыкальной комедии возможно перенести события пьесы, доходящие до трагедийного накала? Да и можно ли создать образ Сирано в таком виде искусства? Я знала пьесу Ростана в современных интерпретациях — был спектакль на нашем телевидении, был французский фильм, где роль поэта сыграл Депардье. Должна признаться, что ни то, ни другое мне не понравилось. К сожалению, мне не довелось увидеть на сцене Театра имени Вахтангова Сирано в исполнении Рубена Николаевича Симонова, и я только слышала о его игре, которую все, даже недоброжелатели, называли гениальной. Те, кому посчастливилось попасть на спектакль, говорят, что такого Сирано больше не было на наших сценах и нет до сих пор. И неизвестно, будет ли…
Когда «Неистового гасконца» Кара Караева приняли к постановке и началась работа над спектаклем, все поняли, как нам повезло, — в театр пришел крупнейший мастер музыкального искусства. Жаль, что после «Гасконца» наш театр не пошел по пути настоящей музыкальной драматургии.
При работе над «Гасконцем» нам было не просто интересно — это было нечто захватывающее. Какая в театре зазвучала музыка! В ней ощущалось место и время действия — Франция XVII века, в ней были и темперамент, и почти гасконская легкость, и изящество формы. Словом, музыкальная основа была прекрасная — и романтичная, и по-театральному яркая. Но когда я ознакомилась с ролью Роксаны, то сначала испугалась — вокальная партия оказалась трудной, почти оперной. Правда, потом, в процессе работы я «впелась», и все пошло нормально.
Играть Роксану, роль в общем-то не самую выигрышную, стало для меня удовольствием, хотя исполняла я ее не совсем по Ростану — все же у нас спектакль был музыкальный, в нем все было несколько лиричней, и я шла за музыкой. Но драматизма тоже хватало. Чего стоит финал — дуэт умирающего Сирано и Роксаны, когда она наконец узнает правду. Помню, я лишь начинала эту сцену, а у меня уже сжималось горло, когда Сирано признавался моей Роксане, что это он автор всех слов любви, которые вкладывал в уста молодого красавца гвардейца Кристиана. Вообще-то я не люблю всякого рода чрезмерных эмоций, надрыва, но тут у меня душа кричала, вырывался стон. И кричала не просто моя героиня, это кричала актриса — настолько я не могла принять этой смерти, не могла смириться с тем, что о силе любви этого необыкновенного человека узнаю всего за несколько мгновений до его кончины. Умирающий Сирано бросал последний взгляд на Роксану, и начинала звучать песня приближающихся гасконцев, людей, которые «с
