ее силы тоже были не безграничны!
Через месяц после того, как я оставил Париж, я получил предписание прибыть в распоряжение начальника службы эксплуатации железных дорог. Я выехал, но до этого отправился в последний раз повидать Монсеньера. Мысль о том, что я надолго расстаюсь с ним, была для меня очень тяжела. Ведь так редко случается встречать подобных людей, в которых все лучшие душевные качества соседствуют с глубоким умом. Исключительное положение, в котором Его Святейшество со мной познакомился, особенно его тронуло. Если так можно сказать, он ко мне привязался. Добрый прелат взял меня за руку и, с чувством прижав меня к своему сердцу, благословил меня. Я был слишком взволнован. Я сумел лишь молча склонить голову и, пятясь назад, пробормотать слова благодарности.
Моя мать проливала слезы, расставаясь со мной, и несмотря на все мои усилия, должен признаться, что со мной происходило то же самое. Через двадцать четыре часа нас уже будет разделять расстояние в двести лье. Это было впервые, так что слезы горя были вполне допустимы. По правде говоря, мы надеялись еще свидеться. Однако с моим достопочтенным благодетелем мсье де Сен-М. дело обстояло иначе. Он был уже на краю могилы и не мог на это надеяться. «Мой бедный Камилл, — сказал он мне, сдерживая рыдания, — мы больше не увидимся!» Его рука сжала мою руку. Я чувствовал, что она дрожит.
Не знаю ничего более душераздирающего, чем плачущий старец. О! я чувствовал, что не могу вынести этой скорби, свидетельствующей о самой глубокой и сильной привязанности. И действительно я чувствовал, что он относился ко мне, как отец, я знал это, и как же я этим гордился!
Достопочтенный старец, покойся с миром в своей могиле!! Смерть оборвала твою жизнь, посвященную добрым делам и благородным поступкам, которые были лучшей наградой д ля твоей возвышенной души! Если бы ты мог услышать мой слабый голос! Он возвестил бы тебе, что в этом мире есть сердце, которое не может тебя забыть.
Однако его уже здесь нет! Эта смерть разрушила привязанность, которую ничто в мире не сумело мне заменить!!! Я даже не смог быть рядом с ним в последние минуты его жизни. Он чувствовал, что приближается конец. С ним случился ужасный приступ, однако он успел все же произнести имена тех, кого любил, и попрощаться с моей матерью. Соединив руки своей дочери и моей матери, глядя на них и повторяя мое имя, он тихо угас.
С того дня прошло уже два года. Но я до сих пор храню воспоминания о нем в моем сердце. Я просто обожал его, и это было последней, единственной радостью в моей жизни! Ах! Только теперь, ощущая лишь горечь и усталость, я понимаю, какая ужасная пустота образовалась в моей жизни с его уходом!
Теперь же я один!., один!., навсегда! Брошенный всеми, изгнанник среди себе подобных! Эх! О чем это я! Имею ли я право называть так тех, кто меня окружает? Нет, у меня нет такого права. Я один! С моего приезда в Париж начинается новый этап моего двойственного и странного существования. В течение двадцати лет я воспитывался среди девушек и начал с того, что два года исполнял обязанности горничной. В шестнадцать с половиной лет я поступил в педагогический институт. В девятнадцать лет я получил диплом учительницы, через несколько месяцев я уже управлял довольно известным в округе пансионатом, а в двадцать один год оставил этот пост. Это было в апреле месяце. А в конце того же года я уже оказался в Париже, в службе железных дорог…[2]
Ты проклят всеми, но вынужден влачить свою участь! Этот мир, к которому ты тянулся, не для тебя. А ты не создан для него. В этой огромной вселенной, где столько горя, ты тщетно пытаешься найти уголок для себя. Твое горе мозолит глаза всем. Оно нарушает все законы божеские и человеческие. Ты никогда не сможешь успокоиться у домашнего очага. Даже твоя жизнь является скандалом, который заставит покраснеть юную девственницу и скромного подростка.
Среди опустившихся женщин, которые улыбались мне, чьи губы касались моих, наверняка были такие, которым хотелось поскорее освободиться от моих объятий, казавшихся им прикосновениями рептилии. Ну что ж! Я-то никого не проклинаю. Да, я прошел мимо вас, не оставив и легкого следа. О люди! Я не осквернил своих губ свойственными вам клятвопреступлениями, а своего тела — жалкими совокуплениями. Мое имя никогда не изваляет в грязи неверная супруга. Все эти ужасные язвы, которые вы выставляете на всеобщее обозрение, миновали меня.
Я лишь вдыхал аромат этого позолоченного кубка. А вы выпили его до дна, испытав стыд, бесчестие, однако все еще не удовлетворены. Так оставьте вашу жалость себе.
Возможно, вы в ней нуждаетесь больше меня. Я же парю надо всеми вашими бесчисленными невзгодами, и моя участь сродни доле ангелов, ибо, как вы сами сказали, мне не место в вашем ограниченном мирке. Вам принадлежит земля, а мне весь бескрайний мир. Вас держат здесь тысячи грубых материальных связей, которыми вы опутаны, и вам никогда не суждено познать бескрайний чистый Океан, питающий мою истомленную жаждой душу, блуждающую по вашим огненным пустыням.
Моя душа, изначально защищенная непорочностью, застыла в изумлении, взирая на эту светлую и чистую вечную вселенную, сулившую ей в будущем желанное успокоение. О! кто в состоянии описать самозабвенные порывы души, которую не привязывает к человечеству ничто земное!
И какими глазами она наблюдает за этим ограниченным мирком, где бушуют страсти, низкая злоба, корысть! А ведь именно на меня обращено ваше оскорбительное презрение, ибо я для вас — обездоленное, безымянное создание!
Разве у вас есть на это право? Ведь вы уже давно деградировали, вы жалкие и бесполезные презренные игрушки испорченных личностей, а гордитесь этим, как заслугой. И вы пытаетесь изобразить передо мной сарказм и оскорбить меня? Ах! Ах! Ну да, гордитесь, у вас есть на это право.
Вы покрыты грязью и считаете, что она свидетельствует о вашем благородстве. Это мне следовало бы пожалеть вас, несчастные опустившиеся создания, растратившие в погоне за жалкими удовольствиями все свои душевные силы, почти лишившиеся разума, чистый свет которого должен был бы вести вас по дорогам жизни. Да, мне жаль вас, ибо вы не страдали. Для того, чтобы страдать, необходимо благородное щедрое сердце, возвышенная душа. Но настанет час расплаты, если он уже не настал. И тогда вы ужаснетесь жуткой пустоте своего существования.
Несчастные! Вы ничем не сумеете его заполнить. И на пороге вечности о чем вы будете сожалеть? О жизни. Перед лицом бессмертия вы будете сожалеть о пыли, о пустоте!
Это я вам говорю, тот, кого вы попирали ногами, я выше вас и имею на это право в силу своей нематериальной природы, девственности и долгих страданий.
Я говорю о страданиях, и это правда, ибо я тоже проводил безумные ночи, полные жарких страстей, которые мне суждено было познать лишь в фантазиях.
По вечерам, глядя на проходивших в свете ярких огней женщин, чьи наряды только и можно было назвать прекрасными, в отличие от их давно увядших лиц, я ощущал тайную дрожь. Порой сидя, охваченный грустью, в партере театра, я устало оглядывал окружающую меня толпу и втайне анализировал все эти радости, завуалированные различными речами, улыбками, пожатиями рук, сулившими блаженство. Ах! Не верьте! Конечно же, я не мог без зависти ощущать эти электрические разряды, бившие буквально отовсюду. Нет. Я был молод. И мне также хотелось занять свое место на этом любовном пиршестве. Но я был предназначен лишь Богу… и никому больше. И до того, как достичь полного отрешения души, истомленной в борьбе, о! можете поверить, я жестоко страдал!
Среди горестей, однако, меня преследовала одна безумная иллюзия, в которой, несомненно, меня можно упрекнуть. Но кто осмелится сделать это? Ведь меня полюбила девушка, причем так, как любят впервые в жизни. По крайней мере, она в это верила.
В своем великодушном неведении она не требовала ничего больше тех скромных утех, которые я ей открыл. Позже она забыла обо мне, и это меня убило. Тем самым я в полной мере осознал свое положение, которого какое-то время не замечал.
Именно тогда, когда меня лишили моей единственной отрады, я прекрасно понял, какие тяжкие жертвы мне пришлось принести во имя долга.
В один миг я благородно порвал со всеми воспоминаниями о своем прошлом. Будучи еще молодым, я похоронил себя живьем, обрек на вечное одиночество, которое подстерегает меня всюду, среди шумной толпы я остаюсь неведомым изгнанником!
Разум вернулся ко мне. Он помог мне обрести забвение, однако не покой и не счастье. Увы! Счастье так мне и не улыбнулось.
С тех пор прошло много дней. Я до дна испил эту чашу. И теперь лишь в мыслях я продолжаю
