йодоформа, солдатского пота и вымокшего шинельного сукна, который можно ощутить только в военных госпиталях.
— Ты пока пройди в приемник, там понадобится твоя помощь, — сказал Вале Николай Яковлевич. — Мы должны как можно быстрее принять раненых, как можно быстрее. Некоторым сейчас же нужна перевязка. Иди. Потом я тебя позову.
Якутов ушел, оставив Валю в приемной, сплошь заставленной носилками, заполненной ранеными. Приемная была залита раздражающе ярким электрическим светом. Валя невольно зажмурилась от сияния еще не потускневшей белой эмалевой краски на скамьях и стульях.
Она стояла, растерянно озираясь. Вокруг нее плотными рядами были сдвинуты носилки с лежащими на них «тяжелыми», на скамьях сидели раненые «ходячие» в измятых землисто-серых шинелях, обросшие бурыми бородами, остроскулые, с болезненно мерцающими глазами. Валя смущенно смотрела на них.
— Девушка, вы помогать? — услышала она женский голос.
Валя обернулась, увидела столик, а за ним полную женщину с задорными глазами.
— Да, я помогать, — ответила Валя.
— Наденьте халат. И сразу запомните: меня зовут Лида.
Валя просовывала в рукава халата дрожащие руки. Такого волнения она не испытывала даже тогда, когда присутствовала впервые в прозекторской при вскрытии.
— Вы, Валя, будете отбирать у раненых документы и вещи, какие у них окажутся, и заполнять вот эти карточки, — приказала Лида. — Приступайте.
«Это и вся работа?» — подумала Валя и поняла, что не открытых и страшных ран боялась она, а чего-то еще непонятного ей и нового, пришедшего оттуда, где была война. Сердитые, обросшие щетиной лица, забинтованные грязные култышки, отталкивающий запах — все это было ново для нее и несравнимо с тем, что ей приходилось видеть на анатомических сеансах.
Она огляделась и только теперь заметила в другом углу комнаты двух студенток четвертого курса — Вику Добровольскую и Галю Лощилину. Они сидели за столиком и что-то писали. Обе обрадованно улыбнулись Вале, и она поняла: девушки чувствовали то же самое.
Это была первая встреча с войной, встреча с людьми, пришедшими
Мало-помалу Валя приходила в себя. Она уже могла видеть лица раненых, более спокойно спрашивать их имена и фамилии, записывать в книгу.
Робость ее постепенно рассеивалась, и Валя все увереннее входила роль регистраторши. Ей становилось приятно от мысли, что она выполняет полезную работу и что работу эту она освоила так быстро.
За ее столиком образовалась очередь. Валя уже не замечала ни дурного запаха, ни того, как быстро текло время. Раненые смотрели на нее теперь не так недоверчиво, многие — весело и дружелюбно, а некоторые, изумленные белизной ее рук и необыкновенно голубыми холодноватыми глазами, смущенно и робко.
Перед ней ненадолго, пока она вела запись, возникали разные лица: то пожилые, точно обожженные неведомым огнем, то совсем юные, с первым пушком на губах. Глаза, то угрюмые, усталые и равнодушные, то по-ребячьи доверчивые и ясные, обращались к ней. Иные глаза как бы проникали в самую душу и обжигали жалостью. Одни раненые называли ее «дочкой», другие — «сестрицей», и это почему-то особенно волновало ее.
— Ну-ка, дочка, поправь повязку — невтерпеж, — попросил ее широкоплечий боец с видом молотобойца и чуть приметной косиной в круглых глазах.
Валя осторожно поправила на его голове пожелтевший от пыли бинт.
— Спасибо, дочка, — поблагодарил боец.
Она долго не могла расслышать фамилию другого раненого: Корыточкин, не то Кутырочкин.
— Как, как? — сдерживая невольно подступивший смех, спросила Валя.
— Кустырочкин, Иван Ефремович Кустырочкин, — облизнув сухие, жаркие губы, пояснил боец — курносый, с светлыми детскими глазами.
— Кустырочкин?
— Так точно, сестрица, Кустырочкин… Танкист я…
— Куда ранен?
— Нешто не видишь? В руку, сестрица. Перевязать бы надо.
— Уроженец откуда?
— Из Верховской эмтеэс — тракторист.
— А где это?
— В Орловской области, Верховского района. Не думал, не гадал, а в ваш город попал, — слабо улыбнулся танкист, — Рану бы перевязать. Жундит, проклятая, ох и жундит…
Валя сказала как можно мягче:
— Хорошо, хорошо, товарищ, перевяжем.
— Тут, сестрина, моя сумочка, — забеспокоился боец. — Ножичек там… Блокнот…
— Хорошо, хорошо, не пропадет, не беспокойтесь.
Валя взяла солдатский мешок, и из него посыпались сухие хлебные крошки.
— Чтоб все в сохранности было, — попросил Иван Ефремович Кустырочкин и, подняв толстую, как полено, обмотанную бинтами руку, страдальчески скривил бескровные жаркие губы.
Санитарка стала осторожно стягивать с него шинель. На Валю пахнуло гнилостным запахом.
— У него, кажется, дело плохо. Скорее на перевязку, — наклоняясь к уху Вали, тихо сказала Лида.
Валя с таким испугом посмотрела на танкиста, что тот подозрительно покосился на нее.
Не вставая со скамьи, к Вале придвинулся боец с настойчивыми, словно прокалывающими насквозь глазами. Обгорелая шинель с налипшими на ней кровяными колючками свисала пустым рукавом с его левого плеча, как подбитое крыло. Обе руки были забинтованы.
— А ну, красавица! — громко обратился он к Вале, дыша на нее густым махорочным перегаром. — Полезай-ка мне за пазуху — там у меня гаманок с документами. Чуть было не распрощался с ними, когда через речку переправлялись. Он, подлюка, плот наш зажег, а у нас бензин был. Ну, и погорели мы малость. Достань, будь ласкова.
Боец заметил в глазах Вали нерешительность, грубовато скомандовал:
— Ну-ну, лезь за пазуху! Не бойсь — не укушу! Эх ты, лебедушка белая…
Валя боязливо засунула руку под шинель, нащупала под задубленной от пыли и пота гимнастеркой что-то твердое.
— Не бойсь, не бойсь, — подбадривал боец. — Были бы руки справные, сам бы вынул.
Валя достала кожаную, еще хранившую тепло солдатской груди сумочку, висевшую на цепочке.
— Партийный билет политруку надо сдать. Есть у вас политрук? — спросил боец.
— Не беспокойтесь, я передам, — ответила Валя.
— Нет, нет, сестра, надо лично… — сердито потребовал раненый.
Политрук, рыжеватый, веснушчатый мужчина в халате, из-под которого выглядывала штатская одежда, оказался тут же, и боец сдал ему партийный билет.
— Фамилия моя Калабухов, звать Василием, — услышала Валя резкий сипловатый бас бойца и отметила про себя: «Какой, однако, этот Калабухов грубый!»
И опять проходили перед ее взором раненые — танкисты, пулеметчики, артиллеристы, пехотинцы, и их фамилии начинали путаться в ее голове. Она и не подозревала прежде, что столько людей со всех концов страны уже было занято войной.
Сколько прошло времени, час, два или больше, Валя не знала. Она обо всем забыла — забыла о скуке и досадном чувстве одиночества и недовольства собой. Когда она зарегистрировала всех раненых, доставшихся на ее долю, Лида предложила ей помочь снимать с тяжело раненных шинели. Валя сначала неловко, затем более решительно стала помогать двум санитаркам.
Когда приемник опустел, тоненькая и хрупкая на вид Вика подошла к ней, хвастливо сообщила:
— Я приняла тридцать человек.
