Александра Михайлова не упустила ни одной мелочи — от иголки и носовых платков до шерстяных, собственноручно связанных носков.
Она была спокойна на этот раз и уверена, что скоро увидит сына и с ним ничего худого не приключится.
По случаю отъезда сына Прохор Матвеевич ушел с работы раньше времени. Таня совсем не пошла в институт. Она не отступала от Виктора, все время спрашивая, когда же придет его приятель, отчаянный летчик, так искусно делавший воздушные фигуры.
Шли часы, близился вечер, а таинственный летчик все еще не приходил.
— Можешь не сомневаться: ты увидишь его в последнюю минуту, — успокаивал сестру Виктор.
За час до отхода поезда к дому Волгиных подкатил аэроклубовский потрепанный «Зис». Из него вышел Федор Кузьмич.
— Это он? Да? Он? — блестя глазами, спросила Таня и приникла раскрасневшимся лицом к окну.
— Нет… Да… Кажется, не он… — пробормотал Виктор.
— Ей-богу, ты врешь! — негодующе вскричала Таня и побежала открывать Коробочкину дверь.
Он вошел, тучноватый, застенчиво улыбающийся, в мокром от дождя кожаном пальто.
— Ну, Волгарь, я готов. Где твои вещи? — шумно отдуваясь, спросил он.
Таня с любопытством и изумлением разглядывала Федора Кузьмича: он совсем не походил на тот образ героя, который нарисовало ее воображение. Обычное пожилое, морщинистое лицо, седоватые виски…
— Познакомься, Кузьмич. Это моя сестра, — сказал Виктор. — А это — папаша и мамаша.
— Так это вы вчера над городом бочки и петли делали? — смело спросила Таня.
Федор Кузьмич удивленно раскрыл глаза.
— Позвольте, какие бочки? Это он… Виктор… Я из-за него три килограмма весу потерял… Ей-богу…
Таня с недоумением посмотрела на брата. Виктор прыснул от смеха.
Федор Кузьмич тряс руку Прохора Матвеевича.
— Я был первым учителем вашего сына, папаша. И горжусь этим.
Таня изумленно разинула рот, смотрела то на Федора Кузьмича, то на Виктора. И вдруг лицо ее покраснело, глаза засверкали.
— Так это ты? — Она бросилась к брату, норовя поймать его за уши. — Бесстыдник! Папа, он обманул нас! Это он вчера летал над городом.
Виктор заливался детским безудержным смехом.
Александра Михайловна побледнела, опустила руки.
— Значит, и ты можешь эти самые… фигуры делать? Господи!..
— Могу, мама. Без этого летчику никак нельзя, — ответил Виктор.
Прохор Матвеевич радостно тряс сына за плечи.
— А ты знаешь, мне было даже обидно услыхать вчера, что ты так не можешь.
Провожать Виктора на вокзал собрались Прохор Матвеевич, Федор Кузьмич и Таня. В последнюю минуту все так развеселились, что даже Александра Михайловна, обнимая сына, забыла всплакнуть на прощанье. На щеках Виктора остались теплые следы от поцелуев, последние прикосновения ее рук.
— Летом приеду! Обязательно приеду, мама! — крикнул Виктор, сидя в машине и махая рукой. И все сразу потускнело вокруг него, отступило перед образом матери. И только последнее свидание с Валей все еще стояло в воображении, вызывая обиду и недоумение.
Уже в вагоне Прохор Матвеевич, целуя сына, спросил:
— К Танюшкиной свадьбе приедешь?
Виктор машинально ответил:
— Приеду.
— Ну, добре. Летай, но не головой в землю. Береги себя, — напутствовал Прохор Матвеевич и еще раз, не по-стариковски крепко, стиснул шею сына. — Гляди в оба… Понял?
Виктор поцеловал Федора Кузьмича, Таню. Она в вагоне несколько раз упомянула о Юрии, сказала, что он очень занят на службе и поэтому не мог приехать на вокзал.
«Она уже говорит о нем, как об очень близком человеке», — подумал Виктор.
Поезд тронулся. Виктор подошел к слезившемуся от дождя и мокрого снега окну, чтобы взглянуть на огни города. Он так любил смотреть на них, когда подъезжал к нему ночью. Огни плыли тогда навстречу поезду, как скопления желтых и голубых звезд. Теперь они были затянуты мглой непогожего вечера, удалялись и тускнели с каждым новым ударом колес о стыки рельсов. В сознании Виктора встал весь этот месяц, проведенный в кругу родных, друзей, знакомых.
Теперь все это было позади и вызывало только легкую грусть. Он еще раз вгляделся в туманные, ставшие совсем далекими и маленькими огни города.
Часть вторая
В начале февраля Алексей Волгин уехал из Москвы в Н., город Западной Белоруссии, куда был назначен на новое железнодорожное строительство. Проводив мужа, Кето вернулась в Сухуми, чтобы оформить свой перевод.
С потеплевших гор только начинало тянуть прохладным запахом подснежников и распустившихся кизиловых почек, а внизу, по Черноморскому побережью, уже бушевала яркожелтая кипень цветущих мимоз.
Горная торопливая весна гремела по ущельям бурными потоками, а в долинах, где редко выпадал снег, бродили теплые, душные туманы, и когда солнце прорывалось сквозь их зыбкую пелену, тепличный, по-летнему пряный воздух дурманил голову.
Хороша пышная черноморская весна, но на этот раз Кето оставалась равнодушной к ее прелестям; она целиком была поглощена заботами о предстоящем переезде.
Кето быстро закончила сборы и уже через неделю выехала к мужу. Ей очень хотелось поскорее добраться до Н., но она не могла не заехать в Ростов к родным.
Она погостила у них два дня, а через четверо суток Алексей встретил жену.
Старый, обветшалый город лежал, укрытый снегом. Кривые улицы не всюду были замощены неровным булыжником; на фасадах частных лавочек, цирюлен и грязных кафе висели проржавленные вывески с еще сохранившимися польскими надписями. На перекрестках, у покривившихся фонарных столбов, стояли извозчики, точь-в-точь такие, как на картинках им старых дореволюционных журналов.
Целые кварталы из ветхих еврейских хибарок были населены портными, сапожниками, часовщиками и прочим ремесленным людом. С раннего утра и до ночи они сидели, горбясь у маленьких окошек, за работой.
Таков был этот сонный городок, с шумными базарами по воскресеньям, с польской и белорусской речью. Как будто клочок старой России, о которой Кето знала по книгам, неожиданно ожил перед ней. Мало что изменилось в Н. за двадцать пять лет после того, как он отошел к панской Польше. Лишь несколько выстроенных за последний год магазинов в центре города, новое здание горисполкома да особенно приметные здесь мелочи нового, советского быта напоминали, что вот уже полтора года город был советским.
Алексей и Кето поселились в уютном деревянном домике, недалеко от вокзала. Домик был построен совсем недавно. В комнатах пахло сосновыми стружками и свежей масляной краской, которая на подоконниках еще не совсем просохла и липла к рукам. Стекла окон, не замутненные дождями и пылью,
