— Что? Что? Ну, что? — нетерпеливо кинулся к нему командующий.
Подтянутый, мертвенно-бледный от усталости, адъютант доложил:
— Русские отбили четвертую атаку. Командир сорок седьмого корпуса просит вас к рации.
— А что Поныри? Что с ними? — сердито спросил командующий.
— Поныри в руках большевиков.
— Вот, вот! — обращаясь к начальнику штаба, сказал командующий таким голосом, словно тот один был виноват во всем. — Что мы скажем фюреру? Время уже истекло. Что, а? Я сам сейчас поеду туда! Сам! Я брошу на Поныри сразу пятьсот танков. Я сотру их в порошок! Я разворочу их оборону! Немедленно командующего авиакорпусом к рации! Немедленно!
Командующий, сутулясь и выворачивая подагрические колени, вышел из своих подземных, надежно укрытых от авиации апартаментов.
Адъютант вопросительно взглянул на начальника штаба.
— Есть основания нервничать, — вздохнул начальник штаба.
— Еще бы! — заметил адъютант, перебирая пальцами плетеные шнуры аксельбантов. — На главном направлении сорок седьмой танковый корпус потерял уже около семидесяти танков. Это за шесть часов боя. Русские щелкают наши «тигры», как орехи. И в авиации у них обнаружилось превосходство. Мы выдали солдатам пятидневный паек с условием — следующую выдачу произвести в Курске. Но боюсь, что, мы не сможем выдать очередного рациона многим солдатам даже на прежних рубежах.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил начальник штаба.
Адъютант печально опустил глаза:
— То, что вряд ли нам удастся прорвать фронт большевиков. Теперь это ясно… Я с самого начала не верил в это. «Реванш» за Сталинград! Чистая иллюзия!
Начальник штаба испуганно остановил слишком смелые рассуждения адъютанта:
— Вы преувеличиваете, мой друг.
Адъютант пожал плечами.
— Возможно. А впрочем, наше дело — ждать исхода событий. Будем надеяться на фюрера.
— Я тоже так полагаю, — ответил начальник штаба.
…В шесть часов командующий девятой немецкой армией стоял у аппарата и докладывал в Главную Ставку об итогах дня, и точно так же, как кричал он в продолжение всего дня на подчиненных ему командиров, теперь кричал на него фюрер. Но все было бесполезно: события шли своей неумолимой, заранее обусловленной чередой…
В сумерки Алексей, комдив Богданыч и несколько офицеров из штаба армии, обходя и объезжая позиции полков, зашли в полк Синегуба.
После оглушительного шума тишина по всему, фронту казалась ненадежной, полной каких-то скрытых звуков, готовых каждую секунду вновь разрастись в бурю. Над передним краем все время мигали ракеты, покачивалось багровое пламя от догорающих танков, подожженных изб и стогов сена.
Легкий северный ветерок приносил приглушенный далекий рокот моторов: немцы подтягивали к завтрашнему дню новые колонны танков. Где-то в поднебесной звездной вышине, будто жалуясь на понесенные потери, тоскливо гудели германские самолеты… И еще какие-то непонятные звуки текли над полем недавнего побоища; возможно, это были стоны неубранных с поля раненых. Они сотнями вперемешку с трупами лежали у самых окопов.
Приехав в полк, Алексей тотчас же заторопился в батальон Гармаша. Его сопровождали капитан Глагольев и майор Птахин, приехавший на передовую за свежим материалом для газеты.
Все трое осторожно пробирались к штабу первого батальона, расположенному теперь на другом месте, у опушки березовой рощицы.
Капитан Глагольев, шагая рядом с Алексеем и слегка прихрамывая (он натер сапогом левую ногу), по обыкновению, вполголоса философствовал:
— Пройдут десятилетия, и историки нового мира будут изучать это великое событие. Вы только вдумайтесь, майор Птахин: здесь, на этой издревле обагряемой кровью земле, сегодня решалась, может быть, судьба всего будущею, когда не будет ничего подобного тому, чего мы с вами являемся участниками. Люди будут читать о подвигах их предков, то есть о нынешних наших воинах, отстоявших эту землю, с таким же восхищением, с каким мы читаем о Куликовской битве, или о Бородинском сражении. Но сегодня здесь происходила битва не государств, нет, а двух миров. Это не Бородинское сражение, где сражались армии двух императоров, хотя русские солдаты и тогда умирали не за царя Александра, а за Россию…
— Осторожнее, капитан. Здесь воронка, — прервав рассуждения Глагольева, холодно предупредил Птахин. — Не увлекайтесь…
Глагольев замолчал, стараясь не сбиться с, чуть приметной в потемках, протоптанной солдатами во ржи тропки.
После некоторого молчания снова послышался его голос.
— И неужели люди забудут все, что происходит теперь? — спросил кого-то Глагольев. — Забудут Сталинград, вот эту битву, а? Опять позволят, чтобы какой-нибудь новый Гитлер спутал карты, и люди опять начнут истреблять друг друга лет через десять? Ведь это же безумие!
— Не беспокойтесь, никто не забудет, — уверенно ответил Птахин. — И не слишком ли рано вы заговорили об этом, Глагольев? Ведь мы еще не разделались с этой войной, а вы уже говорите о будущей…
Алексей услышал глубокий вздох Глагольева. Ему не хотелось вмешиваться в разговор и о чем-либо говорить в эту минуту. Голова его была слишком оглушена пережитым за день, но беспокойство капитана было близко ему и понятно.
Новая землянка командира Гармаша была расположена в рощице, забитой орудиями, «катюшами» и танками.
Гармаш, еще более похудевший, едва успевал отвечать на вопросы Алексея.
Заговорив сам о Гомонове и Мелентьеве, он вдруг закрыл лицо рукой, глухо сказал:
— Осиротел я, товарищ гвардии подполковник… Нету у меня теперь лучших моих людей.
Алексей невольно обвел глазами тесную, временную землянку. Она показалась ему мрачной.
Он ничего не сказал о своих чувствах, о своей печали, не стал утешать Гармаша, а, помолчав, сообщил:
— Получен приказ командования завтра контратаковать.
— Контратаковать? — сразу оживился Гармаш. — Вот это хорошо. Эх, самоходок бы нам побольше!
— И самоходки подходят и танки, — сказал Алексей и обратился к склонившемуся над столом Труновскому:
— Ну, а вы как себя чувствуете?
Труновский поднял от бумаг осунувшееся, пожелтевшее лицо.
— Спасибо, товарищ гвардии подполковник. Опять хлопот полон рот. Вот карточки на убывших в госпиталь и совсем выбывших готовлю для посылки в полк… Канитель, честное слово…
Алексей с удивлением смотрел на своего незадачливого преемника: неужели и сегодня он не видел живых, сражающихся людей, а только одни анкеты и списки?..
— Товарищ капитан, завтра вас сменит новый замполит, а вы пойдете лечить свою язву, — холодно сказал Алексей. — Кажется, для вас это необходимее…
Капитан Труновский растерянно замигал, ничего не ответил, стал собирать свои бумажки.
Простившись с Гармашем и пожелав ему на завтра успеха в бою, Алексей пошел в соседний батальон и по дороге наткнулся на палатки санвзвода.
Там шла напряженная работа по эвакуации раненых. Их было много. Они лежали тут же в рощице — кто на носилках, кто прямо на земле… Слышались стоны, бредовые выкрики. Чей-то слабый голос однообразно тянул: «Пи-ить! Пи-ить!» Но настроение легко раненных было бодрое, возбужденное. Алексей нагнулся к одному полулежавшему под березой бойцу с забинтованной до плеча рукой, спросил:
— Как дела, землячок?
— Ничего! Война сегодня была настоящая. И авиация в обиду не давала. Так воевать можно!
