— Запомните, Владимир Александрович, сейчас не может быть речи о том, что возможно и что невозможно. Неужели вы успокоились бы на десятке тракторов и не додумались бы посмотреть, что привезли с собой другие хозяйства? Учтите: мы должны управиться как можно быстрее. У меня все. Вечером приходите на совещание управляющих. Продумайте вопросы…
Старший агроном и главный инженер встали.
— Вы, Иосиф Лукич, останьтесь, — попросил Павел. — Поедете со мной смотреть пары.
Когда главный инженер ушел, Павел, все еще хмурясь, сказал:
— Когда я научу нашего инженера быть более расторопным и решительным? «Боюсь» да «сомневаюсь» или еще что-нибудь в этом роде только и слышишь. Привык работать в белых рукавичках.
— Трудновато ему, — вздохнул Иосиф Лукич. Избалован наш Владимир Александрович. Техники у него было много, всего хватало.
— Пора уже привыкнуть, — возмущенно гудел Павел. — Я вижу, новые методы работы совсем не восприняты этим человеком. Он все еще живет мирными настроениями. Но нянчиться с такими специалистами мы не будем. Никто нам не позволит.
Иосиф Лукич только вздыхал, пожимая плечами.
Главный инженер поджидал старшего агронома у входа в контору. Сухие губы его подергивались.
— За что он опять на меня набросился? За что? — пожаловался он дрожащим голосом.
— Кто? Каким образом? — рассеянно спросил Иосиф Лукич.
— Да директор… Вы же слышали.
— Ах, вы все о том же, Владимир Александрович. И охота вам… в такое время…
— Нет, это уже вошло в систему. Я не могу с этим мириться. Не могу, — замахал руками главный инженер. — Зачем он приписывает мне нераспорядительность? Ведь это невыносимо. Разве я не понимаю, что план надо выполнять?.. Зачем он старается всегда представить меня в ваших глазах в таком свете.
— Вы слишком мнительны, Владимир Александрович, — сказал Иосиф Лукич. — Но надо признать — директор во многом прав.
— Вот видите! Вот видите! Он уже и вас вооружил против меня. А я знаю: ему нужны кадры только повинующиеся, а не рассуждающие. Машины и люди для него одно и то же. Толстокожий человек! Грубиян!
— Резко, по неубедительно, — усмехнулся Иосиф Лукич, — И какое это имеет отношение к предстоящему севу? В чем, по-вашему, неправ директор?
— Во многом. Мы будем сеять на быках, без агрегатов, без людей. Вот увидите.
— Ну, это еще покажет жизнь, Владимир Александрович. Нам все-таки придется посеять агрегатами шесть тысяч гектаров.
— Буду рад, если у нас хватит на это пороху, — желчно ответил главный инженер и, завидев Павла, выходившего из конторы, торопливо зашагал прочь.
«Ну вот, один противник военных темпов осенней посевной уже нашелся», — подумал Иосиф Лукич.
Каждый день в совхоз прибывали новые гурты скота. Это были те гурты, которые Павел, будучи в городе, наблюдал, стоя на углу уличного перекрестка. Теперь они дошли до совхоза, как неопровержимые вестники военной грозы.
Гурты двигались по обочинам широких грейдеров, окутанные черной, медленно оседающей пылью. Тяжелый топот и тоскливый рев, хриплые крики гуртовщиков, трясущихся на взмыленных усталых конях, глухо звучали в августовском, прогорклом от сухости воздухе. Люди и скот томились от жажды. Степь дрожала обманчивым водянистым маревом. Глаза гуртовщиков напряженно искали в ней желанного водопоя.
Ископыченное жнивье изредка пятнилось красными костлявыми тушами павших быков и коров, уткнувших в пепельно-серую землю широкие неподвижные морды с высунутыми шершавыми языками. Над ними роились мириады оводов, парили степные коршуны-стервятники. Всюду на дорогах стоял навозный запах степных тырл[5].
По дорогам от зари до зари скрипели запряженные длиннорогими украинскими волами арбы, цокотали расхлябанными частями, визжали плохо смазанными осями тракторы, мелодично позванивали стальными ходами тавричанские брички.
Весь этот разноцветный поток медленно катился по донским просторам, и часть его, дойдя до совхоза, руководимого Павлом, остановилась, наполнив улицы центральной усадьбы необычным оживлением.
Улочки пестрели пришлыми незнакомыми людьми, в большинстве женщинами, всюду стояли арбы, брички, тачанки, сеялки, плуги, лобогрейки. В деревянных, поставленных на подводы клетках кудахтали куры, гоготали гуси, визжали поросята. Вся эта запыленная живая масса имела вид цыганского кочевья, но Павел тут же заметил, что люди и здесь делились на звенья, бригады, станы, отделения.
Какая-то простоволосая женщина в широкой юбке и красной, как мак, кофточке ходила между рядами подвод и спрашивала, не видел ли кто, где остановилась бригада какого-то Нидокима Петровича.
После бессонной ночи Павел, пыхая папиросой, грузно шагал по выложенному кирпичом тротуарчику к конторе совхоза. Он чувствовал небывалую усталость: почти до рассвета он распределял эвакуированных по отделениям, охрип от уговоров.
Утро было росное, прохладное. Солнце никак не могло пробиться сквозь серую толщу тумана, застывшего над степью, как упавшее на землю облако. Над совхозным поселком устойчиво держался запах улегшейся за ночь влажной от росы пыли и наносимой со двора ремонтных мастерских нефтяной гари.
Привычные звуки вливались в уши Павла — крик петуха, мычание коров, тоненькое ржание жеребенка, однообразный гул трактора.
И все же Павлу казалось, что знакомая музыка будничного утра чем-то нарушена и в ней можно различить звучавшие диссонансом тревожные нотки.
«Сколько скопилось всякого народу, и каждому чего-нибудь надо, — думал Павел. — Да что у нас — база снабжения какая-нибудь? Вот проверю, поставлю каждого на место, всем дело найдется».
Павла уже ожидали в приемной эвакуированные — женщины и старики. Их усталые омраченные лица несколько смягчили его раздражение, в нем уже росло сочувствие к этим оторванным от родных мест людям, но он тут же подумал: «Не с сочувствия начинать надо, а с дела. Жалостью тут не пособишь».
Он позвонил секретарю партбюро, потом приказал своему заместителю собрать эвакуированных в поселковом клубе. Затем вызвал главного инженера, спросил:
— Ну, как у трактористов? Результаты есть?
— Есть, Павел Прохорович, — с неожиданной веселостью ответил Владимир Александрович. — Уже притащили четыре трактора. Два, правда, «раскулаченные», но мы их отремонтируем! Слухи есть, — еще нашли три СТЗ и два брошенных «натика».
— Ну вот. А вы упрямились. Под лежачий камень вода не течет, Владимир Александрович.
Главный инженер смущенно пробормотал:
— Я не привык действовать опрометчиво.
— Старые привычки сдайте в архив, — наставительно сказал Павел. — Не об опрометчивости идет речь, а о военном стиле работы.
— Тут у меня есть соображения насчет кадров, — заявил вдруг главный инженер. — Видите, сколько привалило к нам людей. Правда, почти одни женщины, но и среди них…
Павел насмешливо, но уже добродушно взглянул на главного инженера.
— Вот видите… — сказал он, — и люди будут… А как же!..
— Вот сейчас мы и устроим им проверку.
Через два часа в клубе собрался народ. Полутемный зрительный зал наполнился гулом оживленных голосов, украинской певучей речью. Павел шел между заполненных скамей к низенькой сцене, где стояла обтянутая кумачом трибуна, случайно повел глазами в сторону, увидел черные печальные глаза, мягкий овал женского молодого лица. Перед ним мгновенно возник шумный городской перекресток, скрипучая арба
