товарищей…
«Уж лучше рискнуть — освободиться или умереть!»— подумал Дудников. Он потянул Миколу за руку, дав этим понять, что вынужденный привал кончился и надо сделать решительный бросок вперед.
Собрав последние силы, Микола потянулся за товарищем.
Неожиданный грохот оглушил их. Воздушные волны от близко стреляющих орудий забушевали между кустов. Белые зарницы вспыхивали ежесекундно и освещали лощину. Земля тряслась. Немецкая команда «Фейер!»[7] врывалась в короткие промежутки между выстрелами. Было слышно, как перекликалась, работая, орудийная прислуга. Иван и Микола лежали в кустах, оглушенные, не в силах что-либо соображать. Опомнившись, Иван схватил Миколу за руку и, вскочив, сделал наугад вдоль глубокого яра несколько отчаянных прыжков, уже не думая ни о чем. И в эту минуту земля точно разверзлась под их ногами, и оба они полетели вниз, в темную, казавшуюся бесконечной пропасть. Они катились и кувыркались, увлекая за собой сыпучие потоки сухой глины, наскакивая на колючие кусты и обдирая в кровь лица. Дудников несколько раз пытался ухватиться левой рукой за кусты, но падение было столь стремительным, что рука соскальзывала с ветвей, оставляя на них рваную кожу.
Наконец падение прекратилось. Оглушенный Дудников открыл глаза и увидел над собой сквозь переплет ветвей зеленоватое предутреннее небо, услышал слабый стон и неясный плеск волн, доносившийся издалека снизу.
Дудников почувствовал облегчение. Радостная догадка, что самое страшное кончилось вместе с этим падением, налила его новыми силами.
Орудия перестали грохотать, Дудников ухватился за куст, привстал. Микола лежал рядом, разбросав ноги, и тихо стонал. Иван ощупал его голову. Волосы Миколы слипались от крови.
Наступила тишина. Плеск воды теперь уже явственно доносился снизу. Повеяло холодком, запахло влажным воздухом… Днепр! Неужели? Сердце Дудникова готово было разорваться от радости.
Микола застонал громче, силясь встать. Иван положил ладонь на его губы, прошептал:
— Тише, а то пропадем.
Стало светлее, и Дудников мог сквозь мглу рассвета разглядеть то место, где очутились они после головокружительного падения.
Они лежали в узком овраге, густо поросшем дубняком к шиповником, сдавленном с боков глинистыми откосами. Ущелье заканчивалось каменным выступом, за которым ощущалась пустота высокого обрыва и прохладный простор большой реки.
Иван снял с себя полуистлевшую от пота нижнюю сорочку и, разорвав ее, перевязал Миколе рассеченную голову. Микола уже окончательно пришел в себя, ошалело водил глазами.
Падение заняло, в сравнении с длительным и трудным путешествием по яру, так мало времени, что двум друзьям показалось, что они внезапно переселились в какой-то другой мир, пусть еще окруженный опасностями, но уже дающий надежду на избавление. По крайней мере здесь можно было свободно дышать.
— Где мы? — пошевелил губами Микола.
Иван приник к самому его уху:
— Над Днепром. Чуешь, плещется?
Глаза Миколы широко раскрылись, в них блеснули радостные слезы.
Но радость Ивана и Миколы была преждевременной. Они еще не знали, что лежали на ничейной территории, между двумя рубежами. Томительно текли минуты. В кустах робко чирикали воробьи. Тишина и неясность положения начинали тяготить друзей.
Послышался резкий многоголосый свист. Весь обрывистый высокий берег, сверху донизу, и крутые склоны оврага задрожали от взрывов. На Дудникова и Миколу посыпались камни и глина.
Один за другим рвались снаряды. Осколки их урчали и свистели, запах взрывчатки густо скопился на дне оврага. Невидимые орудия посылали снаряды откуда-то из-за Днепра.
— А ведь это не иначе как наши поддают жару, — воспользовавшись секундной паузой, предположил Дудников..
Иван и Микола вплотную прижимались друг к другу, чихая от пыли и пороховых газов. Прошло минут пятнадцать, обстрел прекратился.
Дудников поднял голову, осмотрелся осовелыми глазами. Пелена пыли стояла на дне оврага, как туман. В эту минуту послышался треск сучьев, кусты раздвинулись, и из них высунулся немец. Дудников остолбенел от неожиданности. В одно мгновение он успел заметить, что немец был без каски и автомат, подвешенный за шею, подплясывал в его руках.
Оттого ли, что внимание автоматчика было поглощено какой-то другой опасностью (судя по всему, он хотел укрыться от орудийного огня), он не заметил двух притаившихся на дне оврага людей. Но вот глаза его остановились на Иване и Миколе, расширились, и в них отразился ужас.
Немец раскрыл рот, словно собираясь что-то крикнуть, вскинул автомат, но дать очередь не успел: Дудников из последних сил прыгнул на немца и рванул оружие с такой силой, что тот, глухо вскрикнув, повалился на колени. Иван мгновенно оседлал врага. Немец был силен и ловок. Извиваясь, как уж, под руками Дудникова, он все время норовил уставить дуло автомата в его грудь.
— Помогай же, Микола! — крикнул Дудников.
Микола, сопя, навалился всем туловищем на ноги немца, стараясь как-нибудь сорвать с него автомат. Сделать это удалось ему не сразу. Автоматчик, прекратив сопротивление, торопливо залепетал:
— Битте плен, партизан, битте плен!
— Плен. Давай плен, — запыхавшись, проговорил Дудников. — Микола, помогай!
Немец безумными глазами глядел на двух бородатых «партизан» и все еще не мог понять, как это он дал маху в схватке с ними.
— Понимаешь, Микола, он считает нас за партизан! — кивнул головой на немца Дудников.
Микола сидел на ногах пленника, не спуская с него глаз.
Только теперь они могли разглядеть своего противника. Это был коренастый темноволосый крепыш с толстым вздернутым носом. Рукава его серо-голубого кителя были засучены, словно немец собирался драться на кулачках. Разинув рот, он дышал, как птица в зной, прерывисто и часто, и было видно, как на белой шее пульсировала влажная от пота ямка.
— Вишь, как умаялся, по чужой земле шагаючи, — сказал Дудников.
Пулеметы и автоматы тем временем уже трещали со всех сторон, пули с коротким свистом втыкались в глинистый склон оврага. Листья кустов осыпались, будто сорванные ураганом.
Пулеметный шквал приближался. В жаркую стукотню врывались глухие, шлепающие удары рвущихся где-то неподалеку мин и ручных гранат.
Микола и Иван прислушивались к звукам боя. Немец тоже слушал, белки глаз его беспокойно вращались. Очевидно, он силился представить по звукам все, что происходило за пределами оврага. Глаза его изредка загорались надеждой.
Но вот очень далекий и неясный крик множества человеческих глоток донесся откуда-то справа. Он постепенно усиливался, как шум приближающейся бури. Его уже не могли заглушить сыплющие сверху очередями пулеметы.
— Урра! Ур-ра-а-а! — могуче наплывало теперь уже со всех сторон.
Немец тоскливо замычал, задергал ногами.
— Наши, Микола! Наши! — кричал Дудников, изредка наклоняясь к немцу и уговаривая его: — Лежи, лежи… Теперь шебаршить нечего… Лежи смирно.
Стрельба прекратилась. Тишина свалилась на овраг, словно его захлопнули гигантской крышкой. И в этой тишине послышались отдельные разгоряченные голоса. Дудников и Микола явственно различили родную русскую речь.
— Овраг прочесать надо! Овраг! Осторожнее, Зыкин! — донесся сверху сиплый, озлобленный бас.
Автоматная очередь стегнула по верхушкам кустов. Дудников и Микола уткнулись головами в землю.
— От-то, сукины дети, срежут напоследок, — сказал Дудников.
