Какая-то трудная и торопливая работа совершалась с обеих сторон за склонами оврага. Слышался какой-то скрип, натужливо кряхтели люди, втаскивая на высокий берег что-то тяжелое, очевидно пушки, яростно покрикивали друг на друга.
Но вот закачались, зашелестели наверху кусты, посыпались мелкие камни и комья глины. Раздвинулись ветви, и трое советских бойцов, выставив вперед автоматы, скатились на дно оврага.
Двое изможденных бородатых людей бросились им навстречу, протягивая руки.
— Братцы!.. Свои мы, братцы! Свои!
Микола смеялся и плакал и, казалось, совсем свихнулся от радости. Но бойцы обошлись с Иваном и Миколой на первых порах не очень любезно: мало ли в какие одежды мог перерядиться хитрый враг. Они подозрительно обыскали их.
— Зыкин, забирай их и веди в штаб. Там разберутся, — распорядился высокий боец в Пропотевшей до черноты гимнастерке и огромных, покрытых желтой пылью ботинках.
Такой прием озадачил Дудникова, но он тут же смирился:
— Ладно. Веди в штаб. Проверяй. Только не вместе с фашистом. Не потерплю я такой обиды… Сам же его в плен брал и вместе с ним буду, как пленный?
Иван и Микола стояли в только что отбитой у противника и занятой командиром батальона землянке на правом берегу Днепра и по очереди отвечали на вопросы очень недоверчивого и сурового капитана. Тут же горбился со связанными на спине руками пленный немец, он опасливо поглядывал то на русского командира, то на своих противников в недавней схватке. В том, что это были партизаны, он не сомневался и теперь и был даже рад, что они обошлись с ним так деликатно.
— Уведите эту фашистскую мразь! — кивнув на немца, приказал командир батальона двум бойцам и блеснул злыми черными глазами.
Когда пленного вывели, командир батальона внимательно просмотрел полуистлевшие от пота, сохраненные Иваном и Миколой красноармейские книжки.
— В каком месте и с какой частью попали в плен? — ощупывая Ивана и Миколу испытующим острым взглядом сердито спросил он.
— Мы никогда не сдавались в плен, — с достоинством ответил Дудников. — Мы первые воевали двадцать второго июня, товарищ капитан… И оборонялись до последнего патрона… Пограничники в плен не сдаются…
Капитан сдвинул брови.
— Ну, а дальше? Как вы дошли до фронта?
— А так… прошли мы, можно сказать, у самого черта промеж рогами… Пятьдесят дней шли, товарищ комбат… Потому мы без своей части — ноль без палочки.
— А немца каким манером подцепили?
— Он сам на нас напоролся… Ну, мы его и стреножили…
Загорелое, обросшее давно небритой колючей бородкой лицо капитана подобрело.
— Откуда родом? — уже мягче спросил он Дудникова.
— С Дону… с низовьев, — бойко ответил Дудников и назвал хутор.
— А ты? — обратился капитан к Миколе.
— А я с Черниговщины. Из-под Коропа…
— Гм… из-под Коропа. Знаю такой город. Ковали у вас там хорошие.
Дудников стал рассказывать, как они ползли ночью по лощине, как наткнулись на вражескую батарею
— Так оно и было, — подтвердил Микола.
Запел зуммер полевого телефона.
Капитан взял трубку, стал отдавать приказания. Было слышно, как где-то далеко снова загорался бой. Пулеметные вихри, казалось, проносились над крышей землянки.
— Ну, орлы, за настойчивость, за то, что красноармейскую честь сберегли, спасибо, — кладя телефонную трубку, сказал капитан. — Я так думаю, комиссар, — обернулся он к сидевшему за столиком смуглолицему, тоже очень суровому на вид военному, — нам следует настоять, чтобы их оставили у нас. Как вы думаете?
— Да, конечно, — кивнул комиссар. — Такой удивительный народ. И какая находчивость… Но в полк посылать их все равно нужно.
— Разрешите, товарищ комбат, — смело вмешался Дудников. — Конечное дело, нам бы лучше в свою часть. Ну, а ежели мы ее вскорости не найдем? Сами посудите, сколько от нее в тот день осталось… Дозвольте уже нам бросить у вас якорь…
— Слышишь, комиссар? — подмигнул капитан. — Оказывается, мы уже пришлись по нраву друг другу.
Микола стоял молча, хмуро поглядывая на капитана.
— Ну, а ты как, черниговский? Согласен с товарищем? — с чуть приметной усмешкой уставился на него комбат.
— Так точно, — ответил Микола. — Нам с Иваном не можно разлучаться. Можно казать, шо до кинця войны…
— О, неужели до конца? — скупо улыбнулся капитан.
И тут обнаружилось, что командир батальона совсем не был так суров, каким показался вначале Дудникову. Был он низкоросл, подвижен и гибок. Его худое, очень темное цыганское лицо с черными усиками морщилось от доброй улыбки, усталые пронзительные глаза, как притушенные огоньки, настороженно светились из-под густых бровей.
— Значит, решено, Прохорыч, — обратился капитан к комиссару. — Мы их направим в штаб полка и попросим, чтобы их у нас оставили.
Комиссар поднял на пограничников потеплевшие глаза:
— На каком участке была ваша застава?
— На участке Думны, товарищ комиссар, — живо ответил Дудников и, думая, что комиссар все еще не верит ему, стал доказывать: — Я бы вам это место с завязанными глазами нашел. Это у самого фольварка номер три, правее леса и шоссейной дороги…
— Значит, в то утро мы были недалеко друг от друга, — тихо, словно отвечая самому себе на какую-то мысль, сказал Алексей Волгин.
Это был он, недавний начальник пограничной новостройки. После первого же боя, в котором был убит прежний комиссар батальона, Алексей был назначен на его место.
— Можете идти, — сказал капитан Дудникову и Миколе и приказал связному: — Фильков, накормить хлопцев!
Когда Иван и Микола вышли, капитан сказал комиссару:
— Видал героев? Сами вышли из окружения да еще и немца приволокли. А где это они были твоими соседями?
Алексей поспешно отвел глаза.
— Разве я так сказал? Так, вспомнилось кое-что. Я же говорил тебе, Артемьевич: двадцать второго июня я был недалеко от границы.
Послышался звук, будто кто дул в горлышко бутылки, потом взрыв; землянку тряхнуло. Сквозь бревенчатый накат с шумом потекла земля.
— Начинает класть опять, — сказал капитан. — Зашевелился, сучья шкура.
Снова запищал зуммер.
Сказав несколько слов в трубку, капитан бросил ее на телефонный ящик.
— Немцы нажимают на левый фланг. Хотят пробиться к берегу. Я пойду на капэ, а ты, Прохорыч, сходи в третью роту.
— Иду, — спокойно сказал Алексей и, повесив на шею автомат, вышел из землянки.
Микола и Иван сидели в неглубоком окопчике и уплетали из котелка остывшую кашу.
Связной Фильков, мордастый паренек с приплюснутым носом и белыми, как льняная кудель, волосами, торчавшими из-под пилотки, смотрел на них глазами гостеприимного хозяина.
