Немец встретился с глазами Тани, и рыжеватые брови его чуть заметно поднялись, рот вяло раскрылся. Взгляд Тани прожег его насквозь. Где и когда он видел эту девушку, он не мог сразу вспомнить: все русские были для него на одно лицо.
— Разрешите, товарищ полковник, пленного допросить мне, — обратился Алексей к командиру полка, — кажется, у меня хватит на это знания немецкого языка.
— Да, да, пожалуйста. Помимо всего прочего, все мы имеем на это право, — кивнул полковник Синегуб.
Таня не спускала с немца глаз.
— Имя? — по-немецки спросил Алексей среди напряженной тишины.
— Пауль Шифнер, — подтянувшись, прокартавил гитлеровец.
— В какой части служили?
— Пехотный полк триста пятнадцатой дивизии.
Остроносый, оправившись от замешательства, отвечал вежливо и спокойно.
Алексей перевел ответ.
— Врет, — уверенно сказал полковник. — Мы вчера вели бой с дивизией СС «Викинг».
Алексей передал пленному слова комполка.
— Нет, я не эсэс, — замотал головой гитлеровец.
— Еще вопрос, — сказал Алексей. — Ваше образование?
— Я окончил университет в Гейдельберге, — метнув настороженный взгляд, ответил Пауль Шифнер. — Я хотел быть ученым.
— Вы офицер?
— Я ефрейтор.
— Какой факультет окончили?
— Философский факультет.
— Слышите? — обернулся к командиру полка Алексей. — Он окончил философский факультет.
Синегуб брезгливо покачал головой.
— Вот это философия — взрывать раненых!
— Разрешите, товарищ полковник, — привстала Таня. — Вчера он был в офицерском мундире, только чина я не знаю. И вот значки были здесь, как две змейки… — Таня показала на воротник фашистского философа. Пауль Шифнер взглянул на нее и лицо его стало иссиня-бледным: он вдруг узнал ее.
— Все понятно, — сказал командир полка.
— Он и по-русски кричал, — добавила Таня.
Алексей спросил, знает ли Пауль Шифнер русский язык, и тот опять отрицательно покачал головой.
— Кончайте с этим делом, — неторопливо сказал командир полка и, густо багровея в скулах, спросил: — Какая дивизия вчера была у вас слева?
Эсэсовец молчал, выразив на лице искреннее недоумение.
Алексей с тем же ледяным спокойствием, глядя гитлеровцу в мутные глаза, сказал по-немецки:
— Пауль Шифнер, гитлеровские солдаты по вашему приказанию вчера у деревни Сверчевки казнили советских раненых. Вы расстреляли их из автоматов, а затем взорвали гранатой. Вот она, — Алексей указал на Таню, — она вас узнала. Она подтверждает, что это сделали вы.
Пауль Шифнер старался как можно безразличнее взглянуть на Таню. Но его выдавал затаившийся в глазах животный страх.
Алексей спросил:
— Пауль Шифнер, вы знаете о Гаагской конвенции?
— Не знаю, что такое, — ответил остроносый.
— Он все знает, — просипел простуженным голосом полковник Синегуб. — О чем с ним больше толковать? Я думаю, незачем посылать его в дивизию. Вы можете подтвердить в акте, что это тот самый? — спросил он Таню.
Таня встала, вытянув руки по швам.
— Да, могу. Это он.
Полковник, кряхтя, поднялся, приказал ординарцу:
— Вызовите двух автоматчиков.
Алексей снова обернулся к эсэсовцу.
— Пауль Шифнер, — тихо сказал он по-русски, — советские офицеры пленных не расстреливают. Но вас мы расстреляем как убийцу и преступника. Вам ясно?
На гипсово-белом лице Пауля Шифнера сразу размякли мышцы; подбородок его отвалился, колени мелко задрожали.
— Ну вот, — сказал Алексей, брезгливо морщась, — а делаете вид, что не понимаете русского языка…
Пленного вывели во двор.
Сухой залп прокатился по задворкам. Пауль Шифнер осел у стены, прислонившись к ней спиной, и так остался сидеть, свесив белобрысую голову.
После трехдневных дождей установилась прозрачная осенняя погода. Дивизия шла теперь на северо-восток вместе со всей ремонтирующейся и пополняющейся на ходу армией.
В батальон капитана Гармаша почти ежедневно прибывало свежее пополнение — крепкие, как дубы, краснощекие сибиряки и уральцы. Дивизия шла хотя и напряженным, но размеренным маршем, и этот марш ничуть не походил на отступление.
Солдаты получали положенный отдых, делали обычные привалы, завтракали, обедали и ужинали в определенные часы.
В этой здоровой, укрепляющей атмосфере похода окончательно восстановилось душевное равновесие Алексея. На одном длительном привале он написал домой и Павлу, перечитал письмо наркому и, заново переписав его, решил лично отвезти в штаб дивизии и отправить фельдсвязью в Москву. Посылку письма он считал теперь своевременной, так как дополнил его теми новыми мыслями, без которых оно казалось недостаточно убедительным. Эти мысли окончательно созрели в нем во время последнего боя и в медсанбате, где он все-таки пробыл три дня и мог спокойно обдумать все пережитое.
Он уже собирался ехать в штаб дивизии и шел об этом сказать капитану Гармашу, когда из штаба армии позвонили и передали приказание — старшему политруку Волгину немедленно явиться в политотдел.
Гармаш встревожился:
— Зачем тебя вызывают в политотдел, Прохорыч? Не думают ли они забрать тебя от меня?
— Мне этого самому не хочется, — ответил Алексей, засовывая в разбухшую полевую сумку письма и документы. — Я от тебя, Артемьевич, никуда не пойду.
— Можно сказать, только обвоевались вместе. В одном огне горели… Обезоружат они меня, — вздыхал Гармаш.
— Не беспокойся, капитан. Я, брат, тоже с характером, — сказал Алексей.
«Неужели зовут в Москву? — думал Алексей, выходя из чистой светлой избы, в которой расположился на длительный привал штаб батальона. — Они могли запросить в Ростове. Конечно, все-таки я исчез, и в наркомате могли забить тревогу, подумать бог знает что. Нынче же отправлю наркому письмо…»
Алексея окликнули, он остановился. К нему подходила Нина.
— Разрешите обратиться, товарищ комиссар.
— Пожалуйста…
Он выжидающе смотрел на нее. Неяркое солнце сквозило сквозь багряную поредевшую листву берез, росших по обочинам улиц, бросало на лицо Нины теплые блики. Несколько дней передышки, спокойных переходов по лесным дорогам, чистый, напитанный смолистыми запахами сосны воздух благотворно отразились на ней. Она похорошела. Глаза тихо светились. Полные губы слегка раскрылись в улыбке, пушистые волосы золотились на солнце, тщательно отглаженная гимнастерка с чистым подворотничком ладно облегала невысокую грудь. После того как Алексей видел ее в боевой обстановке, запыленную,
