Темные времена
Весь штат Индиана жестоко пострадал во время кризиса. Все произошло очень быстро. Майкл стал первой жертвой. Однажды вечером, готовя на кухне обед, я услышала в местных новостях, что «Серкит- сити» (сеть магазинов по продаже бытовой электроники) закрывается. Я была в середине комнаты и вытирала руки, когда услышала, как Уэсли спрашивает:
— А это не папин магазин?
Это было именно так. Мы вдвоем стояли и смотрели по телевизору, как Майкл становится безработным.
Этот магазин был не просто работой для Майкла. Он пришел туда в трудные для этого магазина времена. Он был расположен в полуразрушенном районе города и печально знаменит в компании тем, что объем краж в нем превышал количество проданного. Тем не менее Майкл увидел там скрытые возможности. Он поощрил тех, кто работал на совесть, избавился от бездельников, реорганизовал магазин и ввел поощрительные выплаты. Что самое замечательное, он обещал регистрировать всех, кто превысит квоту продаж.
Через шесть месяцев после его прихода магазин было не узнать — это было совершенно другое место. В следующем году весь коллектив вместе праздновал День благодарения. Майкл работал настолько успешно, полностью преобразовав магазин и создав в нем активных торговых агентов, что в компании «Серкит-сити» начали вести с ним переговоры о разработке программы для служащих, которую он мог бы внедрить и в другие торговые точки.
Но все пошло прахом. Люди, которые беспокоятся о том, как не потерять работу, не покупают телевизоры. Поэтому магазин закрыли. Коллектив, который выпестовал Майкл, члены которого чувствовали себя единой семьей, был распущен. Еще несколько недель Майклу пришлось работать ликвидатором, постепенно разбирая на части то, что он так тщательно создавал, продавая эти части одну за другой, — болезненная ситуация. Когда этот процесс завершился, ему там больше нечего было делать.
Я получала небольшую сумму, завещанную мне дедом, и мы тратили эти деньги на погашение ипотеки. Благодаря этому мы смогли там остаться. Но далеко не все наши соседи смогли выкрутиться. Один за другим соседние дома выставлялись на продажу. Каждый раз, выйдя из дома, я видела еще одно объявление «Продается», которое раскачивал ветер и которое сообщало мне, что еще одна из тех замечательных семей, с которыми мы познакомились тем летом, вынуждена расстаться со своей мечтой.
Финансовые беды коснулись и нас с Майклом. Мы разрывались между центром отдыха и развлечений и нашим новым домом, распределяя каждую копейку. Никто не мог получить заем, поэтому наши надежды на продажу старого дома пошли прахом. А это значило, что мы должны были выплачивать два кредита, имея только одну зарплату.
Затем нам пришлось продолжать выплаты, не имея никакого дохода, потому что все больше и больше семей в нашем районе становились жертвами экономического кризиса и число посещающих детский центр резко сократилось.
Казалось, что каждый день новый родитель, с бледным напряженным лицом, входит и сообщает новость, что он или его жена уволены. Работа в детском центре всегда была надежной. С тех пор как я открыла двери центра, всегда было больше желающих прийти, чем я могла взять. Но во время кризиса ни моя репутация, ни успехи, которые были очевидны, не имели значения. Если у тебя нет работы, ты сидишь дома и тебе не нужен кто-то, кто будет присматривать за твоими детьми. А среди представителей рабочего класса в Индиане в 2008 году, казалось, нет никого, у кого была работа. Я все еще возилась с одним или двумя ребятишками какое-то время, но потом ушли и они. Когда за последним малышом закрылась дверь, мне в первый раз стало по-настоящему страшно.
Когда Майкл потерял работу, я нашла способ урезать расходы, мы стали готовить огромные кастрюли чили для всей семьи. (Мы с Джейком нашли, что это блюдо изобрели во время Великой депрессии в 1930-х годах как способ использовать поменьше мяса.) Но когда число детей в детском центре уменьшилось, у меня не было возможности приготовить даже чили. Я ставила большую кастрюлю на огонь и засыпала в кипящую воду пять пакетов лапши быстрого приготовления (три пачки за доллар), чтобы мы могли сесть за стол пообедать вместе. Мы также пытались превратить все в шутку и задавали детям три простых вопроса, а Майкл изображал из себя суп-наци из телесериала «Сайнфелд»[10]: он хмурил брови, корчил рожицы и кричал на детей с жутким акцентом, если они неправильно понимали вопросы.
— Не будет тебе супа! — громогласно заявлял он, а дети заливались хохотом, да так, что иногда штанишки чуть не оказывались мокрыми.
Мы оба старались, чтобы дети ничего не узнали о наших страхах.
Та зима выдалась рекордно холодной даже для штата, известного своими суровыми зимами. Мы долго не могли позволить себе прогреть дом. Чтобы не замерзнуть, мы обычно ложились на одну большую тахту и укрывались ворохом одеял, смотрели фильмы и крепко прижимались друг к другу. Многие из тех, кто жил с нами по соседству, жгли старые столы и стулья. У многих не было электричества, а те, у кого оно было, старались не пользоваться им. Все дома стояли темными. Нигде не было света. Помню, как я однажды зашла в «Уолмарт», на прилавках не было ничего, кроме самого необходимого: снаряжение для лагеря, кофе, бревна, жидкость для розжига костра, вода, дешевые электроодеяла для тех, у кого дома не обогревались, — и пиво. В магазине не продавалось больше ничего другого. Было похоже на магазин армейского снаряжения.
Потом мне позвонил брат, он жил теперь в нашем старом доме. Он был строителем, но тоже потерял работу и не надеялся что-нибудь найти. На такие специальности выстраивались огромные очереди безработных. Брат присматривал за отцом, у которого стали возникать проблемы со здоровьем и он перенес операцию на открытом сердце в ту зиму. Когда стало ясно, что никто не собирается покупать наш старый дом, Бен сказал, что он с друзьями может туда переехать и заняться ремонтом, а тогда, может быть, найдется кто-то, желающий арендовать его на время. Но у них не было денег, чтобы оплачивать отопление в доме, и одной особенно холодной ночью — температура опустилась ниже минус тридцати — разорвалась труба, и вода разлилась по всему дому, превратив его в бассейн.
Это была катастрофа. Весь дом внутри был полностью испорчен, стен практически не осталось, потолок обрушился, а лестницы вели в никуда. Когда я открыла дверь и увидела размер катастрофы, у меня подкосились ноги. Если бы моя свекровь не поддержала меня в тот момент, я бы наверняка упала на пол.
Как и все, наша страховая компания испытывала серьезные финансовые затруднения, и было неизвестно, сможет ли она продолжить свой бизнес. Сначала компания оспаривала тот факт, что мы были застрахованы, но даже когда пришлось есть лапшу быстрого приготовления, чтобы не умереть от голода, нам всегда удавалось оплатить счета. Тем не менее компания тянула и тянула, а затопленный дом разрушался изнутри все сильнее и сильнее. Я пришла в отчаяние. С каждой неделей состояние дома ухудшалось, он становился все менее пригодным для жилья, но у нас не было ни единого цента на счете в банке, который мы могли бы потратить на ремонт.
В то время я гораздо меньше времени тратила на присмотр за детьми, чем рассчитывала, когда открывала детский центр шестнадцать лет назад. Я сообщила всем, что мой детский центр открыт в любое время — ночью, по выходным, — для всех, кому нужна помощь. Мамы, которых я знала по работе в «Литтл лайт» и в спортивном центре, приводили детей ко мне, если у них все еще была работа. Таков был негласный кодекс. Если у тебя есть работа, ты должен помочь тем, у кого ее нет. Чтобы это не выглядело как благотворительность, мы пекли друг для друга, или шили, или убирали в домах. Я присматривала за детьми. Но все равно денег почти не было.
Впервые в жизни я узнала, что такое голод. Мальчикам я покупала витамины, поскольку уже не могла регулярно кормить их мясом. Когда у нас появлялось мясо, я притворялась, что у меня болит живот, и отодвигала тарелку от себя, чтобы им досталось больше. О том, чтобы купить новую зимнюю одежду, не могло быть даже речи, а то, что у нас было, мы латали и перешивали по нескольку раз. Уэсли, мой маленький камикадзе, выглядел хуже всех. На его штанишках латка стояла на латке. Мне становилось
