— Как я могу? Вы были так добры ко мне.
— Это не доброта, — сказала Анна с откровением, граничащим с цинизмом. — Дело в том, что мы просто использовали вас в своих целях.
Кранмер смешно взмахнул руками, останавливая ее.
— По крайней мере, меня жалеть не приходится. Многие завидуют мне. Теперь, когда бедный Уорхем при смерти — упокой его душу, Господи, — мне обещано Кентерберийское епископство.
— И расположение короля.
— То и другое я в высшей степени ценю.
— Я верю, вы поможете нам соединиться в законном браке. И подарите Англии переведенную Тиндлем Библию. Я каждый день с радостью в сердце читаю ее.
— Встретились ли вам строгие слова нашего Господа: «Если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?», — спросил Кранмер. — Прошу вас, мистрис Анна, не думайте, что я не знаю о вашей помощи бедным и о том, как любят вас ваши приближенные. Но истинное милосердие то, которое обращается на тех, кто не мил нашему сердцу, кого обидели мы и кто жестоко обошелся с нами.
Анна догадалась, что он говорит о Екатерине. Но она не могла пересилить себя и быть доброй к ней. Правда, есть другой путь. Можно сделать для этой гордой испанки большее, чем предложить ей оливковую ветвь.
— Я напишу принцессе Мэри, — сказала она. — Я напишу, что, если она перестанет упрямиться и будет послушна воле отца, ей позволят вернуться ко двору, и я буду относиться к ней как к дочери.
Перед священником Кранмером стояла Анна Болейн, в розовом атласном платье, в котором она мечтала обнять своего любимого. Она напоминала прекрасную бабочку с опаленными крыльями.
— Я попробую быть доброй к ней, — пообещала она с холодной торжественностью.
Глава 30
После смерти Уолси король стал полновластным правителем Англии. В его жизни произошли необыкновенные, захватывающие перемены. С раннего утра и до позднего вечера он принимал у себя министров и послов, заседал в Государственном Совете, подписывал важные бумаги. Все реже и реже он появлялся на турнирах, теннисном корте и в кегельбане. Даже Анна неделями почти не видела его.
Она не сомневалась в его способностях. Кроме того, его все поддерживали. Кранмер — его личный духовник, готовый в любую минуту вдохновить или дать полезный совет, а также доказавший свою незаменимость; Томас Кромвель, который на своих уродливых догах с каждым днем все увереннее топал в башмаках умершего покровителя, были всегда под рукой. Полезным был и Норфолк, перед которым расчистился путь к креслу председателя Совета, да и сам Совет, куда теперь входили сторонники Анны, среди них — сэр Томас Мор и Саффолк.
Втайне от всех они уговорили французского посла, вопреки интересам королевы Екатерины, начать подготовку договора, который позже оба монарха на встрече в Булони обязались подписать.
Когда Анне доложили об этом, она тут же решила ехать во Францию. Ей не терпелось повидаться с Франциском, но более всего ее тщеславие требовало, чтобы Франциск увидел ее.
Личная отвага, проявленная в сражениях, делала его неотразимым в глазах окружающих, и Анна жаждала, чтобы такой человек, как Франциск, некогда покровительствовавший невзрачной фрейлине, мог оценить ее превращение в первую даму королевства. «Эта Болейн», — так называли ее в Париже, словно популярную куртизанку. Теперь все обстояло иначе.
Им, без сомнения, известно, что ее царственный покровитель так и не насладился ее прелестями. Да она сама при случае прямо скажет об этом Франциску. Можно представить, как он откинет прекрасную голову назад и зальется смехом. Умница Франциск, он высоко ценил ее юмор, но и ему будет нелегко поверить, что женщина способна долгие годы прельщать такую рыжую бестию, как Тюдор, притягивая к себе, словно огонь маяка, принимать подарки, но неизменно ускользать из его цепких рук.
Некая таинственная сила подобно яду проникала в ее кровь. Она разжигала Анну, заменяла ей потерю единственной настоящей любви, придавала смысл ее безрассудной деятельности.
Генрих обещал взять ее с собой. Он горел желанием представить Анну французской знати.
— В палате общин так напуганы угрозой войны с Испанией, что не раскошелятся на большую сумму. От аристократов тоже не приходится ожидать многого: их не заставишь потрясти поместья ради лишнего бархатного камзола да мехов, как бывало во время торжественных церемоний при дворе, — ворчал Генрих, пытаясь не думать, что прохладное отношение подданных свидетельствует об отсутствии гордости и любви, которые они питали не так давно к нему и Екатерине. — Но назло всем мы найдем деньги и отправимся с подобающей нам пышностью.
И он распорядился, чтобы ей нашили множество роскошных платьев, но более всего поражала собой ночная рубашка из черного сатина с полосками тафты, отделанной бархатом. На деньги, которые он потратил на Анну, можно было бы целый год прилично одевать его отвергнутую дочь.
Анне неприятно было сознавать, что Мэри оттолкнула ее, пресекла любые попытки к сближению, о чем недвусмысленно и с присущей ей пылкостью написала в письме, не забыв выразить благодарность леди Анне Болейн за добрые намерения представить ее ко двору, но, напомнив при этом, что в данном покровительстве не нуждается, поскольку ее мать все еще королева Англии.
Анну бесило, что ею пренебрегли.
Королева Франции Клодетт — приверженка строгих нравов — умерла, и Анна рассчитывала, что в Булони Генрих представит ее новой королеве. Но стоило только заикнуться об этом, как он взорвался: кричал, что это невозможно, что она племянница Екатерины, а главное — он не желает больше встречаться с испанками.
Что ж, пока жаловаться не приходилось. Утешением служила мысль, что Генрих по собственной инициативе избегал таких встреч.
И вообще, стоит ли расстраиваться: в свите Франциска прибудут другие, не менее знатные дамы, — так рассуждала Анна, перебирая новые восхитительные наряды. — Дамы, в чьих жилах течет кровь французских королей и перед которыми совсем недавно ей приходилось склонять колени. Как, например, перед королевой Наварры.
У Анны было все, кроме определенного статуса при дворе. Пожалованные титулы не в состоянии были пресечь дурную молву…
Король не меньше Анны беспокоился, как ее примут при дворе. На ее благородном гербе появились новые знаки отличия. Он вручил ей драгоценности жены и готов был отдать драгоценности сестры Мэри, но Анна воспротивилась и отослала их обратно своей бывшей госпоже с изъявлениями любви и пожеланиями доброго здоровья.
— Бедняжка Мэри. Они ей ни к чему. Она живет затворницей в Саффолке и, по словам Чарльза, не думает возвращаться ко двору, — смущенно оправдывался Генрих.
Но Тюдор не довольствовался только этим. Вскоре в тронном зале в Виндзоре Анну провозгласили маркизой Пембрук — титул, принадлежащий дяде короля Джасперу Тюдору и позволяющий Анне стать членом королевской семьи. На торжественной церемонии по этому случаю кузина Анны Мэри Говард держала корону, а затем Генрих собственноручно возложил ее на голову возлюбленной.
Но за присвоением титула более ничего не последовало: как ни велика была страсть Генриха, он не смел объявить Анну своей женой, не получив предварительно развода. Главным противником развода стал честный старый Уорхем Кентерберийский. Только его смерть позволила бы найти сговорчивого примаса, готового дать свободу королю. Освобождение могла бы принести также кончина упрямой испанки, обреченной на одинокое, жалкое существование в замке Бакден в графстве Хантингдоншир.
— Даст согласие папа в Риме или не даст, я не намерен больше ждать. Считай, что нас ждет там медовый месяц, — решительно заявил Генрих, и Анна поняла, что ей уже не удержать его на расстоянии.
Праздничная лихорадка захватила ее целиком, без конца она твердила фразы, с которыми собиралась
