своего жестокого поступка.
«Тогда я была не в себе, — подумала Анна, продолжая бесцельно бродить по галерее. — Что-то в Мэри притягивает, она всегда нравилась мне, несмотря на свое сходство с матерью и на весь свой фанатизм. Она честная, есть в ней некая свежесть и горячее желание любить. Я тоже когда-то была такой».
Анна не в состоянии была отделаться от страха, который предательски заползал в душу, толкал на жестокие поступки. Она знала, когда это наваждение завладело ею: в день коронации, проезжая по улицам Лондона, Анна почувствовала ненависть народа, и ей стало горько от сознания его правоты.
— Даже после смерти испанки половина Англии будет по-прежнему считать мою дочь незаконнорожденной! — с горечью воскликнула Анна.
— Но король объявил незаконнорожденной Мэри, — успокоила ее Джейн. — Когда в стране признают королеву, Елизавете нечего опасаться за наследие трона.
— Да, но это так, пока у меня не родился сын, — согласилась Анна.
Мысль родить Генриху сына превратилась у нее в навязчивую идею.
Анна продолжала ходить взад и вперед, неустанно повторяя, что после смерти Екатерины она сможет расслабиться. Неожиданно она решила заняться чем-нибудь, чтобы убить время, и вспомнила о гобелене. На ее резкий голос сбежались пажи, начали расставлять пяльцы, а придворные дамы принялись перебирать шелковые нитки.
Анна славилась своим рукоделием. Прежде чем прикоснуться к белой с золотом напрестольной пелене, она попросила подать воду, чтобы ополоснуть пальцы. И когда сэр Ричард Саутуэлл подал ей одну из бесценных золотых чаш Уолси, прибыл столь мучительно ожидаемый гонец из Вестминстера.
Наступила полная тишина, присутствующие словно окаменели в позах, в которых их застали: кто сидел, кто стоял. Раздавался только стук копыт. Всадник быстро пересек два внутренних дворика, но, прежде чем он предстал перед Анной, новость разнеслась по всему дворцу с быстротой загоревшейся соломы — по дворцу великолепному и уютному, где Екатерина провела столько беззаботных, счастливых часов как гостья Уолси, где она проходила под величественными сводами, отправляясь на прогулку или в так полюбившуюся ей, отделанную золотом часовню.
Новость отрезвила обитателей замка — старые грумы, повара, дворецкие вспомнили о прошедших тихих и безмятежных днях в Хэмптоне — времени зенита славы великого кардинала, вспомнили, как по дорожкам сада шелестел тяжелый испанский бархат и кардинальский пурпур, когда кардинал и королева вели задушевные беседы. Теперь ни кардинал, ни королева не удостоят их чести своего пребывания в стенах дворца.
Екатерина Арагонская мертва. Она умерла наконец!
Анна сразу поняла это, как только гонец появился в галерее.
— Идите сюда! Сэр Ричард, заберите чашу! — воскликнула Анна и широким жестом кинула ее Саутуэллу.
Анна смеялась, что-то кричала, встряхивала мокрые пальцы, и на присутствующих сыпались ароматизированные брызги.
Потрясенный гонец поблагодарил ее за оказанный прием и в недоумении повторил ее вопрос:
— Как она умерла?
В суете король отправил с новостью того же гонца, который прибыл из Хантингдоншира. Это был коренастый фермер, он совсем смутился при виде шикарной публики.
— Говорят, что она заставила себя дожить до захода солнца, чтобы принять тело Господне, — начал рассказывать он, медленно растягивая слова. — Леди оставила завещание, в котором упомянула всех придворных. После бальзамирования свечник заявил, что хоть она и была королевой, но под бархатным платьем носила власяницу, простите уж меня, Ваше Величество. При ней нашли небольшую раку, с которой Екатерина не расставалась. Говорят, вещь ничего не значащая, но перед смертью она просила передать ее дочери.
Гонец был истинным католиком. В замешательстве он переминался с ноги на ногу, его ботинки с налипшими комьями грязи оставляли следы на надушенных камышовых половиках. Он с трудом сглотнул слюну и выдавил:
— У бедной женщины совсем не осталось драгоценностей.
Анна пропустила мимо ушей его колкость.
— А что она завещала королю? — напомнила она.
Первый раз за все время гонец набрался смелости и посмотрел прямо в глаза высокомерной молодой лютеранской королеве.
— Она написала письмо Его Величеству. И не нам читать его, мадам. Последние ее слова были обращены к Его Величеству. Секретарь королевы покинул комнату, заливаясь слезами…
— Он рассказал тебе о содержании письма?
Гонец кивнул.
— Когда готовил сообщение для Вестминстера, которое я и доставил. Видите ли, никому не было дела до Екатерины. Только ее подруга донна де Сармиенто прорвалась без разрешения к ней и оставалась возле нее до конца.
— Расскажи, что она написала, — потребовала Анна.
Придворные дамы молча окружили Анну. Приготовились с жадностью ловить каждое слово. Всем было интересно, как бывшая королева простилась с мужем на смертном одре. Конечно, большого значения ее слова не имели, никто уже не мог отомстить ей за них. Но всех волновало, как она простилась с ним. Надменно, как подобает дочери испанской империи? А может она говорила в своей манере — уверенно и прямолинейно? Или, умирая, она упрекала его, — единственная из всех женщин в мире, имеющая на это право?
Перепачканный дорожной грязью фермер вращал глазами, пытаясь вспомнить.
— Она закончила письмо к королю такими словами: «Из всех благ в нашем бренном мире я пожелала бы одно — видеть вас».
В длинной галерее все стихло. Неукротимый дух Екатерины витал над ними, и в последний раз она заставила стихнуть злобу, прекратить насмешки, показала всю несостоятельность их лирических модных воздыханий, выразив свои чувства самыми красивыми и простыми словами.
— Она по-настоящему любила его, столько выстрадала, но продолжала любить! — медленно проговорила Анна.
Анна застыла не в силах далее говорить. Она не любила Генриха, она попросту украла его и теперь, перед лицом Господа, почувствовала себя пристыженной и низко падшей.
«Я искуплю свою вину. Окружу добротой Мэри. Встану на защиту бедных. Отдам все силы новой реформированной вере», — мысленно клялась она. Но покаяние длилось недолго, через минуту она по- прежнему являла собой образец гордости и бездушия.
— Я хочу, чтобы этого доброго человека наградили. Сэр Ричард, проследите, чтобы его накормили.
Большим усилием воли она заставляла говорить себя обычным равнодушным тоном, не желая поддаваться угрызениям совести.
Когда двое мужчин удалились, Анна подобрала юбки и начала носиться по галерее, выделывая невообразимые па, которые придумывала на ходу. Каждое ее движение, казалось, кричало: посмотрите, как я ликую.
— Теперь я настоящая королева! — провозгласила она и разразилась хохотом. Она смеялась до тех пор, пока не запершило в горле.
— Что нам делать, госпожа? — спросила Арабелла, когда подавала стакан с водой.
— Что делать? — с тем же вопросом обратилась и Маргарэт.
— Готовить грандиозное веселье! — таков был ответ ветреной королевы.
— Веселье! — усмехнулась мрачно Джейн. — Хорошее веселье, когда отменены все развлечения да еще на Двенадцатую ночь. Наши соблазнительные костюмы покроются плесенью в мастерских портних, ведь бал-маскарад в честь королевы не состоится! Посмотрите, у ворот дворца, ведущих к реке, причалила лодка с тканями — они черные, как подобает в дни траура.
