войны.
Следовательно, с точки зрения тактики, нам нечего упрекать друг друга. Тактика у нас одна. Что, впрочем, и естественно. При продолжительной борьбе обе стороны, путем взаимного перенимания, в конце концов сражаются одним и тем же оружием.
Эта одинаковость вытекает из необходимости. Мы, борющиеся, понимаем, что в век танков нельзя сражаться на средневековых кобылах, хотя бы и украшенных яркими перьями. Я говорю о демократиях, конечно.
Раз вера в мудрость большинства (а эта вера была самым грубым суеверием, какое знал мир) утрачена, то с самодержавием демократий кончено. Правда, большинство никогда и не управляло, управляло всегда меньшинство по существу. Но в демократических государствах это держалось в тайне.
Заслуга ленинизма и муссолинизма в том, что тайное стало явным: судьбами народа и человечества управляло, управляет и будет управлять объединенное меньшинство.
Разумеется, из этого вовсе не следует, что организованное меньшинство должно держать большинство в состоянии скотов бессловесных. Если вы это делаете, то вы делаете ошибку. Или же вы просто слабы. Муссолини умнее и сильнее: он сохранил парламент. (Нарастающее движение негодования: председатель водворяет тишину и затем обращается ко мне.)
Председатель: Подсудимый, я делаю вам замечание. В ваших интересах говорить так, чтобы я не лишил вас слова.
Подсудимый: Приношу свои извинения. Дело в том, что, когда доказываешь необходимость своего собственного расстрела, не всегда удачно выбираешь выражения. Но я хотел сказать, что советская конституция по существу вовсе не является рот затыкающей населению. Я считаю идею советов довольно удачной, а идею профессионального представительства, наряду с территориальным, заслуживающей самого серьезного внимания. Если бы выборы производились свободно…
Председатель: Они так и производятся.
Подсудимый: Не имея возможности в данной обстановке это опровергать, я иду дальше. Тем более что хотя это и важно, но не самое важное. Самое важное для меня в данную минуту установить, что руководительство страной при помощи организованного меньшинства вполне совместимо с предоставлением большинству широких политических прав. При этой системе организованное меньшинство стоит словно на страже основных и как бы непоколебимых принципов. Если на эти принципы покушаются, оно, организованное меньшинство, защищает их всеми средствами — словом и делом, пером и штыком… По этой причине (это в скобках) организованное меньшинство ни в коем случае не должно выпускать из рук реальную силу принуждения. Но пока на эти основные принципы не покушаются, в интересах организованного меньшинства не только дозволять, но всячески поощрять самодеятельность большинства во всех отношениях, в том числе и в политическом. Это и делается в Италии. Я же это говорю только к тому, чтобы показать, что коммунизм и фашизм, или, что то же, столыпинизм, муссолинизм и ленинизм (к этой плеяде блестящих имен примыкает и скромный шульгинизм), тактически близки друг к другу, являясь системами минористическими. Это, между прочим, весьма ярко подтвердил Ленин, сказав: «Если Россией управляло сто тридцать тысяч помещиков, то почему ею не могут управлять двести тысяч большевиков?» Теперь помещиков нет, но их с успехом заменит один миллион фашистов, когда большевиков не станет…
Председатель: Подсудимый, вы превращаете вашу речь в контрреволюционную агитацию. Знайте, что вашего «когда» — никогда не будет!..
(Слова председателя вызывают гром аплодисментов и служат сигналом к внушительной манифестации. Все встали и неистовствуют. Особенно неистовствовал мой контрабандист. Но стекла его, устремленные на меня, горели победным Заревом. Они говорили: «Будет миллион фашистов, будет!» Наконец это кончилось.)
Председатель: Подсудимый, продолжайте вашу речь, но без агитации. Иначе я лишу вас слова.
Подсудимый: Подчиняюсь. Но происшедшая манифестация немного вывела меня из течения моих мыслей. Она живо напомнила мне, что произошло в третьей Государственной думе, когда Столыпин произнес историческую фразу: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». Мы тоже с таким же энтузиазмом приветствовали эти слова… (Голос с места с сильным акцентом: «А великие потрясения все-таки были. А где же ваша Великая Россия?» Смех. Звонок председателя.)
Подсудимый: Великие потрясения «все-таки» были. Но если бы я сказал, что они все-таки будут, то председатель лишил бы меня слова. Поэтому я хочу только повторить, что тактически коммунизм и фашизм имеют много общего, и в этом смысле нам нечего упрекать друг друга. Мы могли бы упрекать друг друга только в одном: в излишней, ненужной жестокости. В этом отношении вы страшно прегрешили, и, конечно, вы со временем расплатитесь. (Голос с места: «А ваши погромы?»)
Подсудимый: Что касается еврейских погромов, то я могу ответить вам словами одного еврея: «Когда по приказанию еврея была уничтожена семья, носившая имя Романовых; когда евреи принимали видное участие в избиении целых классов, русских по крови; когда громили помещиков; избивали офицеров; уничтожали под именем эксплуататоров крупную буржуазию; когда вырезывали крестьянство под именем кулаков; когда уничтожали торговцев под именем спекулянтов; когда убивали служителей религии, как таковых; когда вытоптали мещанство под именем мелкого буржуя; когда смели интеллигенцию, обвинив ее в контрреволюции; когда «били» все нации — украинцев, татар, армян, грузин, сартов, калмыков, киргизов, то как вы хотите, чтоб только одних евреев оставили в покое? Это по теории вероятности было бы абсолютно невероятно». Так говорил один еврей о еврейских погромах. (Голос с места: «Кто это?»)
Подсудимый: Биккерман. Но все это не так важно для разбираемого вопроса. Дело в данное время в следующем: почему так закоренел фашист Шульгин, раз, по его собственному заявлению, между фашизмом и коммунизмом есть много общего?
А потому, что это общее такое же, как у двух враждующих армий, то есть тактика, стратегия, вооружение. Но этим дело и кончается. Цели же, ради которых они воюют, диаметрально противоположны. И здесь между нами нельзя перебросить моста. Здесь различие основное, глубокое, я бы сказал, предвечное, восходящее к первым дням творения мира, если посмотреть на вопрос со стороны мистической.
Это не есть различие политическое. Правда, я монархист, а здесь обязательно быть республиканцем. Здесь за монархизм расстреливают. Но это недомыслие, явное недомыслие. Социализм можно насаждать и при монархии. История знает этому примеры. В Китае за много веков до Рождества Христова социализм насаждали богдыханы. Правда, кончилось это страшными несчастиями, и китайский социализм привел к сильнейшей реакции, вызвавшей всем известное тысячелетнее окостенение китайского народа, но виною этому были не богдыханы, а социализм. Впрочем, зачем искать далеко: мы найдем примеры гораздо ближе. Наибольший по размеру социалистический опыт принадлежит русским императорам. Александр Второй отнял у помещиков половину земли, то есть колоссальную площадь, равную нескольким европейским государствам, и отдал ее крестьянам… в социалистическое пользование. Ибо сохранение поземельной общины, с правом передела через каждые двенадцать лет, что это было такое, как не создание «земельного социализма по высочайше утвержденному образцу»?
Совершено это было в порядке «идеальной декретности». Слова «быть посему» решили без всяких потрясений судьбу миллионов людей и десятин, освобожденных от крепостного права и отданных в социалистический режим. Я очень прошу обратить внимание на то обстоятельство, насколько «социализм монарха» обошелся дешевле, чем «социализм республиканцев». Ибо, когда республиканцы вздумали другую половину земли передать в социализм, то это привело к неслыханной в истории гражданской войне и к Царь-голоду, унесшему много миллионов людей. Я думаю, что этого примера достаточно, чтобы уяснить себе, что и с социалистической точки зрения монархия выгодна. (Смех в публике.)
Подсудимый: Смеяться можно. Но никто никогда не опровергнет следующего: если нужна диктатура пролетариата, то есть меньшинства, то несомненно этому меньшинству тоже нужно меньшинство в нем самом. То есть так называемые вожди. Но из среды вождей всегда выделится некто, самый сильный, самый умный, который будет вождем вождей. И когда я смотрю на то, что вы сейчас делаете с Лениным, то я еще раз убеждаюсь в правильности этой мысли. Ибо вы коммунизм подменили «ленинизмом». Когда вы решаете сейчас какой-нибудь вопрос, который поставила перед вами текущая жзнь, вы подходите к нему не с точки
