Как дитю исполнился год, стала Марфа потихоньку отлучать его от груди. Шаманка, принимавшая роды, научила ее делать отвар из местных трав. Вот и утром выпила она ложку горьковатого, вяжущего зелья.
Марфа сбросила с плеч парку. Табохтой умостил ее рядом с собой, и в который раз удивился тому, какая она маленькая, его ладони, казалось, накрывали всю ее без остатка.
Она взяла его руку, повела вниз. Он чуть куснул ее за нежное плечо. От ее волос пахло багульником, вождь жадно вдыхал сладкий, дурманящий дух.
Он перевернул Локку, распластав под собой, собрал ее волосы в руку, притянул к себе.
«Важенка моя».
В чуме пахло молоком и домом, пахло счастьем.
— Все готово. — Тайбохтой поцеловал ее в висок. — Только…. — он замялся.
— Что? — встревоженно покосилась на него Локка.
— Надо снова к Ылэнте-Кота идти. Обычай такой. Теперь дитя отец нести должен. Через два заката на третий вернемся. Мы вернемся. Ты жди.
— Тятя! — раздался из колыбели звонкий голосок. — Тятя пришел!
Вождь откинул полог. достал ребенка из колыбели. поцеловал в теплую пушистую макушку.
— Кто мой бельчонок?
— Я! — С детского личика на вождя уставились зеленые, материнские глаза. — Олка утак?[20]
Вождь рассмеялся, отвязал от пояса крохотный ножик с резной костяной ручкой.
— Паны… [21] — Будущий охотник, просияв, быстро схватился за красивую диковину. На нежной кожице мгновенно выступила кровь. Даже не пискнув, дитеныш деловито засунул палец в рот, словно зверек, зализывающий рану. — Минытый. [22]
— Вот именно, — кивнул Тайбохтой, ставя ребенка на пол. — Ну что, ходить будешь?
Сосредоточенно кивнув, зеленоглазый человеческий дитеныш уверенно заковылял к матери.
Вождь присел на корточки, заключив обоих в кольцо сильных рук.
— Посмотри, что я вам принес.
Он развязал кожаный мешок, и к ногам Марфы хлынул поток золотых самородков.
— Ты ж на охоту ходил! — ахнула она.
— Разная охота бывает. — Вождь открыл второй мешок. — Дай руку.
Марфа почувствовала под пальцами холод камней и, зачерпнув, набрала в ладонь полную горсть изумрудов.
— К глазам твоим.
Дитя набрало пригоршню самоцветов и золотых самородков, и, радостно хохоча, подбросило их вверх.
Ермак расстелил на столе карту, оглядел собравшихся.
— Ну что, жалованную грамоту Яков Аникеевич, — он чуть поклонился в сторону высокого, грузноватого мужчины, — от государя получил, теперича надо идти вверх по Чусовой, к истокам, раз уже строгановские это земли, и поселения там основывать. Иначе толку от грамоты вашей не будет, бумагой и останется.
— Был кто там? — коротко спросил Аникей Строганов.
Григорий, средний сын, покачал головой.
— Как десять лет назад получили мы от Ивана Васильевича грамоту на прикамские земли, дак только устье Чусовой нашим стало. По самой реке не ходил вверх никто.
Аникей повернулся к Ермаку.
— Кто там из инородцев живет?
— Остяки, они опасность небольшая, да татары, эти посерьезней будут, — вздохнул Ермак.
— А ежели задружиться с остяками?
— Нет у них вождя единого. — Ермак взглянул в темные, жесткие глаза старика. — Татары, те хану подчиняются, вроде и проще оно, но с ними никак не замириться, их бить надо, до последнего.
— Ежели остяки с татарами снюхаются, худо нам будет, — подал голос доселе молчавший Семен Строганов.
— Вот я чего и боюсь, — Ермак погладил вороную бороду. — Ежели мы вверх по Чусовой пойдем, дак она в Большой Камень уходит. По реке сподручней с дружиной плыть, быстрее.
А там тоже реки есть, что вниз, на восток текут. Так мы горы и перевалим.
— Сибирь, — Аникей смотрел поверх голов сыновей куда-то вдаль.
— Да, — Ермак помедлил. — Однако Семен Аникеевич прав, если остяки с татарами будут, тяжело нам Сибирь дастся.
— А легкости, Ермак Тимофеевич, — в голосе старшего Строганова прозвучал металл, — никто не сулил.
— Не хочется войной-то, — вздохнул Семен.
— Слыхал, что атаман сказал? Бить надо до последнего.
— Всех, что ли? — пожал плечами Яков Строганов.
Невысокий, сухощавый Аникей со всего размаха вдарил кулаком по столу.
— Ежели надо будет, я по колено в крови на восток пройду. Наша будет Сибирь, чего бы ни стоило это.
— Смотри, — сказал Петя одиннадцатилетнему Максиму Строганову, сыну Якова, — ежели у тебя запястья слабые, меч ты долго не удержишь, даже и короткий.
Никита Строганов, сын Григория, на два года младше двоюродного брата, упражнялся с кинжалом.
— А ты тоже, — Петр повернулся к нему, — вот если ты так кинжал держишь, то, — юноша сделал короткое, быстрое движение и мальчик выронил клинок на земляной пол конюшни, — у тебя его из рук выбить — плевое дело.
Никита наклонился за кинжалом и взвыл от боли — сотник наступил ногой ему на руку.
— Да я тебе! — гневно замахнулся мальчик.
— Мне ваш дед платит, чтобы я из вас воинов сделал. Коли ты слабак, уходи, мне трусы тут без надобности. — Сотник обернулся к старшему мальчугану, вертевшему над головой меч, — Так что не жалуйтесь. Меня тоже кровью учили. После трапезы приходите, на конях поедем, — он потрепал по вихрам все еще дующегося Никиту. — Ничего, коли сейчас терпеть научишься, в бою легче придется.
— Сотник, — в ворота конюшни просунулась русая голова. — Атаман тебя кличет.
— Сколько у нас людей уже обученных? — без долгих предисловий приступил к делу Ермак.
— Так чтобы завтра в бой, десятков пять наберется.
— Сказывал ты, что в Чердыни бывал.
— Бывал, знаю те края.
— Помнишь, говорили мы, что еще при царе Иване Великом ходили наши отряды той дорогой на Большой Камень?
Петр склонился над картой.
— Вот тут, — показал он, — если к истокам Вишеры подняться и потом через перевал идти, путь на восток есть.
— Дак вот, — Ермак обернулся к Строгановым, — прежде чем на Чусовую идти, надо людей в деле посмотреть. А то на дворе мечом размахивать каждый мастак, а крови дружина и не нюхала. Заодно и глянем, что там за остяки живут.
Аникей кивнул.
— Прав ты, Ермак Тимофеевич. Очертя голову в схватку с ханом бросаться тоже не след.
Только головы положим зазря. Сходите с Богом этой дорогой, а потом за серьезное дело примемся.
— Батюшка, — раздался от дверей нежный голос. — В трапезной уж заждались вас.
— Если б не жена твоя, Семен мы б тут все от голода уже померли, — Аникей подмигнул старшему
