— Можно молодняк набрать, — вдруг прищурился Аникей. — Обучать тебе их, конечно, придется с азов, зато они горячие да быстрые, не успеешь оглянуться, у тебя новая дружина будет.
— Дело хорошее, — хмыкнул Семен. — Под тобой, атаман служить всякий за честь почтет.
В узкое кабацкое окошко вползал отсвет северного заката. В углу негромко переговаривались два молодых парня.
— Слыхал, — с азартом говорил русоволосый. — Строгановы дружину собирают. Атаман к ним с Дикого Поля приехал, завтра на усадьбу велели охотникам приходить, будут смотреть, кто чего в бою может. Пойдем?
— У меня товар не распродан, — зевнул второй, явно не разделяя энтузиазма приятеля. — Ежели б я на варнице был, конечно, бежал бы оттуда, коли дело такое. А так я человек свободный, не подневольный, отгорбатил свое на промыслах. Лучше со мной к вогулам торговать поехали, хочешь, в долю тебя возьму?
— Да пошли! — гнул свое русый. — Говорят, Строгановы за Большой Камень хотят народ послать, смотреть, что там. Что тебе вогулы, как сидят в лесах, так и будут сидеть. А тут хоть мир посмотрим. Ты ж на мечах хорошо дерешься, я видел.
— Вот привязался, ладно, уболтал, сходим поглядим, что там к чему.
— А хорошо у нас! — сказал русый, когда они вышли на воздух. — Просторно! — он раскинул руки, будто хотел обнять всю Соль Вычегодскую — с ее льдистой рекой, с исходящими янтарной слезой деревянными домами, с взбежавшим на пригорье собором Введения Богоматери. — Да и девки пригожие! — он подтолкнул приятеля, указывая на высокую, светловолосую девушку, загонявшую корову на двор.
— Ты б поменьше о девках думал, а больше о дружине. Дам тебе меч, хоть в руках его подержишь, я тебе покажу, как сражаться-то.
Резная деревянная усадьба Строгановых казалась крепостью — с двумя башнями и даже своим озером, — там купцы выращивали жемчуг, что шел на оклады икон. Чернобородый атаман посмотрел на сотню юношей, и крикнул, враз перекрыв гул толпы: «Кто тут трус, сразу может домой идти, оных нам не надобно. Война — дело трудное, коли будете в дружине, может, и дома своего больше не увидите. Коли у кого есть что терять, кого жинки да детушки ждут, идите восвояси, обиды на вас не держать не будем.»
Толпа слегка поредела.
— Те, которые остались, вона мечи вам сейчас вынесут, разбирайте их, да и посмотрим, на что вы годитесь.
Лязгнули, заскрежетали клинки над лугом. Атаман поморщился. «Нету в них злости, ровно рыбы снулые плавниками машут. То ли дело у нас на Волге…». Он встал напротив высокого русого парня.
— Ты как не с противником бьешься, а бабу обхаживаешь. Оно, ясно, тоже умения требует, — вокруг раздался хохот, — однако враг не ленив и терпежу у него не то чтобы много. — ни на секунду не переставая зубоскалить, атаман быстрым движением выбил меч из руки новобранца.
— Больно, — охнул тот, схватившись за запястье.
— Дак то война, милый ты мой, — вздохнул атаман. — Это тебе не у бабы между титек лежать.
С дальнего конца луга раздался сдавленный крик. Атаман, обернулся.
Невысокий ладный юноша стоял над лежащим на земле противником, приставив к его горлу клинок.
— Что за шум, а драки нет? — Чернобородый растолкал собравшихся, наметанным глазом оценивая ситуацию.
— Этот, — ему кивнули на лежащего, — как его теснить зачали, за кинжалом полез, хотел исподтишка ударить.
При виде валявшегося в траве ножа, глаза атамана недобро сверкнули.
— Ты куда пришел, вояка? Тут тебе не кабацкая метелица, а честный бой. Дружина, она подмогой сильна, а не подлостью. Убирайся и чтоб духу твоего тут больше не было, А ты — Ермак поманил юношу заскорузлым пальцем, — иди-ка сюда, Что за меч у тебя? — Он провел пальцами по золотой насечке на рукояти. — Украл?
Юноша вспыхнул, стиснул кулаки.
— Сроду не воровал я. Подарение это.
— Дорогое подарение, — хмыкнул атаман и, не глядя, протянул руку, в которую тут же лег меч. — Вот мы счас и поглядим, как ты им владеешь.
В следующий миг атаман с удивлением понял, что юнец далеко не первый раз держит в руках меч. Там, где чернобородый брал силой, тот отвечал быстротой и ловкостью. Толпа затихла, слышен был только звон металла и тяжелое дыхание атамана, юноша дышал легко, будто и не дрался, а так, на прогулку вышел. Рукоятки мечей сцепились, атаман стал теснить юношу. Тот вдруг, — сморгни, и не увидишь, как он это сделал, — вывернулся и ловко рубанул по клинку противника. Атаман опустил меч, рассмеялся. Такие приемы боя он видел когда-то на Диком Поле, где знавал человека, у которого меч, казалось, был продолжением руки. Но ведь как давно это было… Нет, не может быть таких совпадений.
— Хорошие у тебя, видать, учителя были.
— Не жалуюсь, — уклончиво пожал плечами парень.
— Лук принесите. — Ермак наложил стрелу. — Попадешь? — Он показал на дерево на берегу озера, в полусотне саженей от них.
Парень выстрелил, почти не целясь.
— Тут дурак не сумеет, оно ж на месте стоит.
— Смелый ты, — присвистнув, протянул атаман.
— Не трусливей многих, — парень чуть склонил голову и явно собрался уходить.
— Сотником пойдешь ко мне? Стол, кров, пять рублей серебром, ну и доля с добычи, коли пойдем в набег куда.
— Вроде охранять звали, не набегать.
— Я бы еще язык тебе подрезал, была б моя воля, — нахмурился чернобородый.
— Многие хотели, дак до сих пор жалеют об этом. Согласен. — Парень протянул руку.
Чернобородый пожал ее.
— Меня Ермак зовут, сын Тимофеев. А тебя как величать?
— Михайлов я, Петр.
Часть пятая
Северный Урал-Москва, весна-лето 1568 года
— Дай! — крохотная ручонка требовательно тянулась к сырой оленине. — Дай, дай, мика[17]!
— Вот обжора, — покачала головой Марфа и отрезав маленький кусочек, собралась было прожевать его, прежде чем дать ребенку, но он проворно выхватил обрезок и запихнул в крохотный ротик, помогая себе кулачком. Облизнул испачканные кровью губешки.
— Ишь разохотился, — усмехнулась Марфа, доставая грудь. — Спать тебе пора, а как проснешься, так и отец вернется.
Насытившись, дитеныш наконец угомонился и мирно засопел, сморил сон и Марфу.
Табохтой стоял на пороге чума, примериваясь, как бы половчее перешагнуть, чтобы не разбудить спящих. Бронзовые волосы Локки разметались по рысьей шкуре, парка разошлась, приоткрывая белеющую грудь с острым розовым соском, на котором еще блестела жемчужная капля. Вождь откинул полог, разделявший чум, осторожно переложил ребенка в подвешенную к своду колыбель из оленьей шкуры. Потом опустился на колени и приник губами к ее груди. Не было ничего слаще этого молока. Локка открыла усмешливые зеленые глаза, ласково взъерошила ему волосы.
— Опять дитя объедаешь, бессовестный?
