Колокола святой Елены спозаранку переливались радостным веселым звоном, и вторили им другие церкви Сити, казалось, весь город празднует эту свадьбу. Судачили, что Ворону привезли невесту из гарема шаха персидского, история на ходу обрастала подробностями, кто-то уже «точно знал», что Ворон сам ее и выкрал.
Степан поправил шпагу и усмехнулся, вспомнив, песни, что до сих пор распевали в тавернах Ямайки, — сколько лет прошло уже, а все не забывали в Новом Свете его поединок с Карвальо.
— Готовы, сэр Стивен? — раздался голос священника.
— Готов.
Грянул хор.
Маша шла ему навстречу в платье из серебряной парчи. На черных, распущенных по плечам волосах был венок из белых роз. В церкви яблоку было негде упасть, но Воронцову на миг показалось, что они одни на всем белом свете — так смотрела на него невеста. Она встала рядом, едва доставая головой до его плеча. Взявшись за руки, они опустились на колени перед алтарем.
Закрутившись в трехнедельной предсвадебной суматохе — пока трижды оглашали у Святой Елены их намерение вступить в брак, пока шили платье, пока украшали церковь, — Степан совсем забыл, что собирался попросить хотя бы жену священника поговорить с Машей о некоторых подробностях семейной жизни. Он совершенно не представлял себе, как нужно обращаться с невинной девицей.
На пальце новобрачной посверкивал подарок королевы Елизаветы — кольцо с изумрудом.
За свадебным столом Мариам застенчиво попросила мужа налить ей вина.
— Тебе белого или красного?
— Все равно, а то я боюсь.
— Не бойся. Все будет хорошо.
В Дербенте старшая жена наместника поучала ее, что надо быть покорной и слушаться своего господина. Другие наложницы говорили на незнакомых языках, поэтому участия в их разговорах Мариам не принимала. А потом случилась та страшная ночь, когда их всех согнали в большой зал, все плакали, а снаружи доносились крики и лязг клинков. Она молилась Богородице, чтобы ее убили быстро, не мучая.
Стройный синеглазый юноша с доброй улыбкой увел ее из того кошмара. Они пришли на берег, он знаком велел ей ждать его, ушел ненадолго и вскоре вернулся с едой. Он покормил ее, накрыл плащом, приговаривая что-то ласковое. От пережитого ужаса она едва держалась на ногах, и уснула сразу, положив голову ему на колени.
А теперь она — жена его старшего брата. Могла ли девчонка из бедной горной деревушки, подумать, — когда стояла у дверей этого роскошного дома, когда, немея от страха, смотрела на высокого, смуглого, широкоплечего человека с черной повязкой на лице, — что вскоре их обвенчают в роскошно убранной церкви, что будет петь хор, и все будут их поздравлять и дарить подарки?
А теперь она не знала, совсем не знала, что ей делать, и кусала губы, чтобы не расплакаться.
Войдя в спальню, Степан увидел, что его жена забилась в большое кресло, — точь в точь как в тот день, когда она впервые переступила порог его дома. Он поставил на стол бутылку вина.
— Хочешь, я с тобой посижу? Я вино принес, то, что тебе понравилось. Хочешь?
Из глубины кресла донеслось испуганное «да». Он слышал, как колотится ее сердечко.
— Я не знаю, — Маша запнулась. — Вы мне скажите, что делать надо. Я… я не умею…
— Во-первых, перестань говорить мне «вы», и зови меня по имени. Во-вторых… — он осекся, ругая себя за менторский тон. — Иди-ка сюда.
Он усадил ее к себе на колени, как маленькую, она немного повозилась, устраиваясь поудобней, но продолжала дрожать, хотя уже не так сильно, как когда он вошел.
— А это не страшно? — она дернула подбородком в сторону огромного, под расшитым балдахином ложа.
— Давай сделаем так. Мы сейчас пойдем туда и просто полежим, а там ты сама решишь, страшно или нет. Согласна?
— Почему ты не берешь меня силой? — неожиданно спросила она.
— То есть как это силой? — опешил Воронцов. — Силой нельзя. Так делают только бесчестные люди. — Он стал аккуратно развязывать кружевные ленточки на ее рубашке.
— Мужу дозволено делать с женой все, что он захочет.
— Ни одному человеку не дозволено делать с другим все, что он хочет, если это против воли этого другого. — Степан сосредоточенно развязывал ленточки, одну за другой. — Муж и жена должны хотеть друг друга.
— А ты меня хочешь?
— Больше всего на свете.
Степан подумал, что во время того урагана, когда едва не погибла «Изабелла», он чувствовал себя куда более уверенно, чем сейчас, когда ему предстоит объяснить юной жене, чем им сейчас предстоит заняться.
— Мне нравится, когда ты меня обнимаешь и целуешь, — задумчиво сказала она. — Но ведь это не все.
— Нет, не все. Но с этого сладко начинать.
Маша прикрыла глаза, будто прислушиваясь к чему-то, и вдруг сама подалась к нему всем телом.
Ее волосы разметались по шелковой подушке, ей очень хотелось закричать, но она боялась, вдруг мужу это не понравится и только тихонько постанывала, кусая губы.
— Не сдерживай себя, не молчи.
— А вдруг услышат?
— Пусть слышат.
Его губы снова принялись ласкать ее тело, и вскоре в потолок взвился ее долгий, протяжный торжествующий крик. Потом еще и еще раз.
— Так не страшно?
— Нисколечко, совсем даже наоборот. — Она вдруг посерьезнела. — Почему я ничего не делаю?
— Потому что эта ночь только твоя. Помнишь, как в том сонете: «…И был готов служить ей как вассал»[15]. Сегодня я твой вассал, так что повелевай.
— А потом? Ты меня научишь?
— Научу. Чему тебя научить?
Он заставлял себя медлить, но сил уже не оставалось.
— Больно?
Она кивнула.
— Обними меня.
Маша уже не различала, стук чьего сердца раздается у нее в ушах. Боль слегка отступила, и, глубоко вздохнув, девушка чуть кивнула головой.
— Еще лишь миг…
Маша охнула, из глаз брызнули слезы. Казалось, эта мука никогда не кончится, но жгучая, как от ожога, боль вскоре ушла, оставив после себя саднящее, ноющее ощущение.
Степан покрывал ее лицо благодарными поцелуями.
— Машенька, любимая, сейчас все пройдет и больше больно не будет. Ты устала? Хочешь спать?
— Если хочешь еще, я смогу, ты только скажи. — Маша храбрилась, но он видел, что лучшее, что он сейчас может для нее сделать, это оставить ее в покое.
