Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

ехать. А то давай так, сейчас новых людей наберем, обучи их, а после Успения и отправляйся, а? Согласен?

Воронцов вздохнул и подумал, что серебро в кармане будет совсем не лишним — как бы ему не хотелось побыстрей убраться из этой страны.

— Согласен. Только ты уж не обессудь, ежели кто из новых дружинников жаловаться на меня побежит, ты ведь знаешь, каков я в учении-то.

Марфа спустилась с крыльца, сладко потянулась. Где, как не тут, подумала она, вспомнив темные глаза атамана. На Москве таких не встретишь. Она прекрасно понимала, что толкнуло ее в объятия лихого атамана. Чуть ослабла натянутая струна, что держала ее со времени бегства на восток, захотелось прильнуть к сильному мужскому плечу, почувствовать себя слабой. И хоть той ночью у нее чуть тянуло сердце при мысли о том, как было бы хорошо повенчаться, уехать в глушь, рожать да кормить, и мужа обихаживать, однако не для того она рождена была Марфой Вельяминовой. Тот единственный, за кем она бы пошла босиком на край земли, лежал в земле сырой, а все иные — тут Марфа коротко вздохнула, — для сего не годились.

Так тому и быть. Она засунула под топор сложенную грамотцу.

На горами всходило солнце. Марфа подхватила на руки Федосью и вышла со двора.

— Куда? — Зеленоглазая девочка с любопытством посмотрела на мать.

— На Москву, Фенюшка. Домой.

Маленькая Феодосия радостно захлопала в ладоши. «Домой, домой!».

Атаман, издали увидев широко открытые ворота, нахмурился, почуяв недоброе.

— Марфуша! — крикнул он, заезжая на двор. — Встречай!

В избе было пусто, будто и не жил здесь никто никогда. Утренний ветерок трепал льняную занавеску. Лавка была аккуратно приставлена к столу, печь — холодна, с очепа не свешивалась перевязь. Ермак вышел на крыльцо и огляделся. Животина была сведена прочь, поленница — сложена, на ней лежит топор, а из-под него торчит записка. Атаман развернул ее и, сведя брови, долго смотрел на одно-единственное слово, что было там написано.

Он достал из кармана самоцвет, бережно свернул записку, положил в карман.

— Найду. Землю переверну, а найду тебя.

Эпилог Москва, август 1568 года

— Не подаем, — сварливо сказал слуга, чуть приоткрывая тяжелые, в три роста человеческих, ворота городской усадьбы Вельяминовых. — Вона, в церковь иди. — Он кивнул на купола монастыря Воздвижения Креста Господня.

Баба с дитем чуть сдвинула назад платок со лба. Дворовый, ахнув, упал на колени.

— Марфа Федоровна! Христом-Богом молю, обознался, помилуйте!

— Ульяна здесь?

— Здесь, здесь, как не быть!

— В крестовую пусть придет.

Марфа сидела в большом отцовском кресле, держа на коленях Федосью, когда в горницу, низко поклонившись, вошла Ульяна.

— Боярышня! — она припала губами к руке Марфы.

— Брат мой где?

— В Александровой Слободе Матвей Федорович, с государем.

— Вот и хорошо. — Это дочь моя, Воронцова Феодосия Петровна, отец ее, — Марфа тряхнула косами, перекрестилась, — преставился, упокой Господи душу его. Пошли кого в монастырь Крестовоздвиженский, пусть год поминают мужа моего покойного. Денег я выдам.

Тако же пусть и брата моего единокровного, инока Вассиана пусть поминают. — Она вздохнула. — Призри его, Господи Иисусе, в милости своей.

Ключница кивнула и осторожно сказала:

— Жалость-то какая, совсем ить молодой Петр Михайлович был…

— На то воля Божья, — сухо ответила Марфа. — Дочь пусть в моих детских горницах живет, мамок, нянек ты уж сама подбери. Я в материнских горницах буду, прибрано там?

— Дак все в порядке держим, Марфа Федоровна, как иначе?

— А что с подмосковной?

— Матвей Федорович велел заново отстроить, вот заканчивают как раз. — Ульяна смахнула слезу с ресниц.

— Ну будет тебе, — мягко сказала Марфа. — Платье там мои, книги, еще что, всё перенесите ко мне, и зачинайте для боярышни Воронцовой одежу шить. Мыльня истоплена?

— К вечеру как раз хороша будет, Марфа Федоровна.

— После ужина пойду. Пару девок отряди, пусть попарят меня как следует, руки-ноги почистят. Ромашки заварите, овсяных высевок для лица, соль с медом замесите, ну, сама знаешь.

— Да не зря за вашей матушкой, благослови Господь душу ее, пятнадцать лет ухаживала, — поклонилась ключница. — Все сделаю.

— Боярышню тоже искупайте, попестуйте, молоко пока ей из рожка давайте, из чаши еще пить не умеет, сейчас учиться будет. Игрушки мои детские из кладовой достаньте, коня там, кукол, тележку. А сейчас подай мне поесть чего-нибудь, груш иль яблок, и пусть возок приготовят, отъехать мне надо, к ужину вернусь. На козлы кого надежного посади. Ну, неси боярышню в ее палаты-то. — Марфа протянула ключнице ребенка, и, откинувшись на спинку кресла, обессиленно закрыла глаза.

Она велела вознице остановиться на холме — отсюда была видна река и поднимавшаяся вверх новая усадьба.

— Храни, Господи, души их святые, — перекрестилась Марфа. — Рече Иисус: аз есмь воскрешение и живот: веруя в мя, аще и умрет, оживет: и всяк живый и веруй в мя не умрет вовеки. — Она нагнулась и погладила теплую, душистую траву. — И возвратится персть в землю, якоже бе, и дух возвратится к богу, иже даде его.

Лодка стояла на том же месте, упрятанная в камышах. Сторожка за три года ничуть не изменилась, была она срублена из векового леса человеком, который равно хорошо владел и топором, и мечом.

Марфа опустилась на колени в дальнем углу и вдруг вспомнила ту ночь перед венчанием, когда родители привезли ее сюда, на пути в Москву.

Батюшка выпрямился и посмотрел на нее.

— Ежели что с нами случится, дак, чтобы тебе из Матвеевых рук не смотреть, сюда приезжай.

Матушка, держа в одной руке свечу, обняла дочь: «Может, и не понадобится оно тебе, однако же запас карман не трет, а кроме нас троих, о ларце этом никто не знает.

Она расшатала широкую половицу и вытащила из-под нее тяжелую шкатулку. Открыв крышку, она долго смотрела внутрь — на склоненном лице играли лучи драгоценностей, тускло поблескивало золото.

Марфа опустила под половицу два мешка, и свернутую карту, что привезла с собой из Чердыни, и поставив шкатулку на место, привела все в порядок.

Вымыв руки в озере, она села на камень, и долго смотрела на серую, спокойную воду.

Марфа, распаренная двумя липовыми вениками, растертая медом и солью, выкупанная в молоке, лежала на широкой лавке в мыльне. Старая ключница расчесывала ей волосы, две сенные девки, вооруженные серебряными, крохотными ножничками, подстригали ногти на руках и ногах.

— Ежели кто из вас, дур, — пригрозила Ульяна, — Марфу Федоровну хоть чуть оцарапает, до конца жизни в хлев отправлю.

— Оставь их, не гомони, — зевнула Марфа. — Так что, брат мой, так и не женился?