— Там все в порядке, кадина, — прошелестел секретарь. «Она указала на гречанку, как вы и договаривались с великим визирем. Указала, и, — он усмехнулся, — мы ее избавили от дальнейших мучений. Кто же знал, что Марджана такая здоровая женщина? Этот мед может убить и сильного мужчину».
— Однако ж ее не убил, — кисло заметила женщина и добавила: «Волчонок».
— Кадина, — развел руками евнух, — к ним сейчас никого не пускают. Он играет с сестрой под присмотром двадцати янычар. К тому же…,- он замялся.
— Знаю, знаю, — Джумана вышла на террасу. Погода испортилась, дул резкий северный ветер, Босфор топорщился серыми волнами. Она обернулась к евнуху: «Родит еще одного, как ты правильно заметил, она здоровая. Ладно, я подумаю, — она махнула рукой.
Женщина хрустнула костяшками пальцев и посмотрела на воду. Она уж и забыла его лицо — помнила только серо-зеленые, в темных ресницах глаза, и губы — самые нежные на свете.
Джумана заперла дверь и вытянулась, вздохнув, на ложе.
Нур-бану подписалась и запечатала письмо.
— Отправишь моему сыну с надежнейшим из гонцов, — сказала она секретарю.
Женщина поднялась и вгляделась в дождь над Босфором. «Скоро зима, — вздохнула она.
— Кадина, — раздался сзади тихий голос.
Нур-бану улыбнулась: «Проходи, милая. Может, не стоило так рано вставать-то?».
Маленькая женская фигурка, закутанная в густую вуаль, скользнула в комнату, и венецианка заперла дверь изнутри.
— Папа, — Фарук прижался рыжей головой к груди отца, — поиграем?
Селим, улыбнулся и, присев рядом с сыном на ковер, стал расставлять солдатиков.
— Корабли, — открыв рот, сказал мальчик, указывая на маленькие военные галеры. «Лепанто!»
Султан усмехнулся и поцеловал ребенка в мягкие волосы. «Только мы с тобой победим, сыночек».
— Война, — протянул Фарук, и поднял на отца голубые глаза: «Я буду побеждать!»
— Обязательно будешь, — пообещал Селим.
— Мама, — спросила Фарида, перебирая пальцы Марджаны, — а скоро мне уезжать?.
За окном опочивальни шумел дождь.
Марджана, что полусидела в постели, улыбнулась: «Да не скоро еще, милая, не скоро совсем».
— А почему ты не по-турецки говоришь? — удивилась девочка, — А зачем? — Марждана подняла брови, — тут же только мы с тобой. Ты Москву-то помнишь, Федосеюшка?
— Нет почти, — вздохнула девочка. «А в Персии море есть, как здесь?».
— Даже целый океан — улыбнулась мать.
— Я тебя так люблю, мамочка, так люблю, — девочка придвинулась к ней поближе и вдруг попросила: «Спой песенку, пожалуйста».
— Котик-котик, коток, Котик, серенький хвосток!
Прийди, котик, ночевать, Федосеюшку качать, — тихо, нежно запела Марджана, обнимая дочь.
Та, уже в полудреме, зевнула и еще крепче прижалась к матери.
— Писца мне, — обернулся, Селим к белому евнуху. Он положил большую руку на имперскую печать и задумался, глядя на штормящий пролив.
— Двадцать лет я проживу, — усмехнулся султан про себя. «К тому времени Фаруку двадцать два будет. Даже если случится что-нибудь, — на все воля Аллаха, — Марджана разумная женщина, и будет хорошим регентом.
Соколлу я отправлю в отставку, чуть попозже, пусть лучше визирем молодой станет, этому на покой пора, он себе на старость наворовал уже.
— В конце концов, — мужчина вздохнул, — это самое малое, что я могу для них сделать.
— Ваше величество, — поклонился евнух с чернильницей на шее.
Селим начал диктовать.
Мехмед-паша бушевал. Он разбил о стену драгоценную чернильницу китайского фарфора и, застонав, обхватив голову руками, опустился за стол.
— В конце концов, — осторожно сказал кизляр-агаши, — ничего страшного не случилось. Он здоровый мужчина и проживет еще долго.
— Это ты ее подговорил? Ты? — Соколлу ударил кулаком по столу, и кипа документов разлетелась по комнате. «Как ты мог! Без моего разрешения!»
— Я слова ей не сказал, — обиженно ответил евнух. «И я уверен, что и кадина Марджана у него ничего не просила — как мы с вами обсуждали недавно, если бы она хотела, чтобы Фарук стал наследником, это бы давно уже случилось».
— Что ему в голову ударило? — Соколлу тяжело вздохнул.
Евнух тонко улыбнулся и закатил глаза.
— Да, да, — пробурчал визирь, — у меня самого дома есть на ложе шестнадцатилетняя жена, но надо же думать не только этим.
Он наклонился и стал подбирать бумаги.
— Давайте помогу — захлопотал кизляр-агаши.
— Ну что ж, — улыбнулся визирь, когда они закончили, — пусть дарует Аллах здоровье и процветание нашему султану и принцу Фаруку.
— Потому что, — добавил Соколлу, когда евнух вышел, — с этого дня я и гроша ломаного за их жизни не дам.
Он очинил перо и стал писать.
Нур-бану осторожно взяла небольшую плетеную корзинку, закрытую крышкой.
— Только очень аккуратно, — предупредила она невысокую, стройную женщину, закутанную в вуаль. «Ночью. Они спят вместе или в разных комнатах?».
— Сейчас в одной, — прошептала женщина.
В корзинке что-то зашуршало.
— Хорошо, — Нур-бану подумала. «Даже если она тоже умрет, ничего страшного. Ты молодец, милая».
Женщина наклонилась и поцеловала ей руку.
— Скоро, — шепнула Нур-бану. «Потерпи еще немного. У тебя будет все, что ты хочешь».
Марджана заканчивала завтракать, когда в трапезную вошел Селим.
— Не вставай, — махнул рукой муж, и, наклонившись, поцеловал ее в теплый лоб. «Лучше тебе, я смотрю?».
— Да, — она улыбнулась. «Дети на занятиях, Фарук так рад, что ты ему разрешил верховой езде учиться, только и говорит: «Я на коне, как папа!»
— Я ж его видел, — Селим рассмеялся. «Ничего не боится, мой сын, да и твой, — он ласково обнял жену, — тоже. Ну что, — рука мужчины медленно поползла вниз, к груди Марджаны, — как крови твои пройдут, сделаем девчонку?.
Женщина рассмеялась: «А если мальчишка будет?».
— Еще лучше, — Селим, потормошил ее. «Пойдем, покажу тебе кое-что. Только накидку возьми кашемировую, на дворе холодно, да и там тоже».
Их сопровождала охрана с факелами. Лестница была крутой, скользкой и Селим заботливо поддерживал жену под локоть.
— Что тут? — спросила она, оглядываясь на серые камни стен.
— Разное, — коротко ответил Селим. «Долго там не стой, мало ли, — только посмотри, и отойди». Низкая, тяжелая дверь медленно открылась перед Марджаной.
Девушка висела вниз головой, растянутая на прикрепленных к потолку крохотной камеры цепях.
