«Хотя на корабле это тяжело, — мысленно вздохнул он и выбил шпагу из ее руки.
— Вы неплохо владеете шпагой, для женщины, — небрежно сказал он. «У вас это что — семейная традиция? А то мне надо знать, кого опасаться в будущем».
— Можете не опасаться, — сеньора Ана подняла клинок. «У меня была сестра-близнец, Изабелла, но она давно умерла. Там, у вас, в Новом Свете».
— А вы, я смотрю, вспотели, — ехидно продолжила вдова.
— У вас тут жарко, — он вытер смуглую шею.
Принцесса смотрела, — снизу вверх, — на расстегнутый воротник его рубашки. Он протянул шпагу, и, зацепив вуаль на ее голове, сорвал легкую ткань с рыжих волос.
Часы на колокольне пробили полночь. Она перевернулась на живот, и, потянувшись, сказала: «Так откуда у тебя шрам?»
— Плетью выбили, еще давно, — он провел пальцами по ее спине — задерживаясь на каждой косточке.
— А этот? — она коснулась плеча.
— Шпагой, — он зевнул. «Если ты собираешься спрашивать про все мои шрамы, то это затянется до утра, а я думал провести время по-другому».
— Как? — он только сейчас заметил веснушки у нее на носу. При свече волосы, закрывавшие ее до пояса, казались языком пламени.
— Тебе рассказать или показать? — он поднял ее за подбородок. «Потому что я не намерен болтать языком, в постели я предпочитаю использовать его для других целей».
Наконец-то она покраснела — вся, до маленькой, девичьей груди.
— Покажи, — шепнула она, вытягиваясь на подушках.
— Но ты вернешься? — Ана сидела, закутавшись в простыню. За окном звонили к заутрене — медленно, тихо. На площади еще стоял предутренний туман, и в его сером свете лицо женщины казалось совсем молодым.
— Вернусь, — он едва не добавил: «Белла».
Он поднял с ковра шпагу и улыбнулся: «Убью Эскобедо, доставлю ваши письма по назначению, и вернусь. Жди меня, — он поцеловал ее в губы, — коротко, — и вышел.
Гнедой заржал, и Воронцов потрепал его по холке. Отсюда, сверху, городок казался укрытым белой пеленой. Он поежился, пробормотал: «Вот и осень», и свернул на мадридскую дорогу.
— Все было легко, — он вытянул ноги к огню и добавил «Ужасная все-таки сырость»
— Пара ударов шпагой, и все. Он попытался защититься, конечно, но куда ему до меня, — Ворон рассмеялся.
— И хорошо, что при нем были документы, — Джон тоже улыбнулся. «Очень удобно, отличные сведения ты привез. Молодец, что оставил в его кармане письмо Переса — министра сразу арестовали».
— Я рад, — Степан поднялся.
— Ее тоже арестовали, — добавил Джон, подняв глаза на Воронцова. «Король Филипп обещал, что она не выйдет из тюрьмы до самой своей смерти — уж больно она его разозлила своим упрямством.
Пытать ее или Переса, видишь ли, нельзя, а король хотел знать имя наемного убийцы. Ну, она и сказала, что умрет, но не выдаст, кто это».
— Ну и пусть умирает, — он положил пальцы на ручку двери.
— Ты мог бы не оставлять ее письмо в кармане Эскобедо, — тихо сказал Джон. «Я тебя не просил об этом».
Он, ничего не ответив, вышел.
Степан заглянул к тому торговцу, что рекомендовал ему брат, и, взяв
Беллы больше не было,
Ана де Мендоза провела под домашним арестом всю оставшуюся жизнь. Каждый день ей разрешали подойти к окну — на час. Она стояла, смотря на то, как весной появляется листва на деревьях, что росли у дороги, ведущей вверх, на холм. Осенью деревья облетали, и так было каждый год — все тринадцать лет, до самой ее смерти.
Часть одиннадцатая
Италия, зима-весна 1576 года
Марта сказала лодочнику: «Вот здесь», и, расплатившись, ступила на узкую, скользкую мостовую. В гетто было тихо, низкое, вечернее солнце заходило над крышами домов. Она обошла, улыбнувшись, лениво нежащуюся у порога большую полосатую кошку и постучала в невидную дверь.
Внутри было прохладно. Она подождала, опираясь о блестящий от старости деревянный прилавок, и осторожно покашляла.
— Есть колокольчик, синьора, — раздался недовольный старческий голос. «Лежит у вас перед вашим красивым носом. Приходите, звоните, и я к вашим услугам. И вообще, надо заранее назначать встречи».
— У меня письмо, — сказала Марта.
— И что? — голос приближался, вместе с шарканьем подошв. «Мне каждый день приносят с десяток писем. Я уже не мальчик, мне за семьдесят».
Сухая, морщинистая рука взяла послание Никиты Судакова.
Старик прочел и пожевал губами.
— Забираете, значит, — недовольно сказал он. «Все, что ли?».
— Нет, нет, — улыбнулась Марта. «Пока только так, на расходы. Когда буду уезжать, тогда приду за остальным вкладом».
— Ну-ну, — еще более недовольно проговорил банкир и посмотрел на стоящую перед ним женщину. Марта почувствовала его взгляд и чуть улыбнулась.
— Вы же вдова, как ваш дедушка пишет, — внезапно сказал старик. «Замуж не хотите?»
Марта удивилась. «Я же не вашей веры».
— А, — махнул рукой старик, — для женщин это просто. Вот дедушке вашему — ему тяжелее было, а с вами хлопот будет меньше.
У меня есть старший внук — двадцать семь лет, вдовец, жена вторыми родами умерла.
Детям без матери плохо, да и у вас, как я понимаю, дети тоже имеются, им тоже семья нужна. Мальчик он хороший, разумный, не пожалеете».
— Спасибо, — искренне сказала Марта, глядя в бесцветные глаза старика. «Я как-нибудь сама».
Он вздохнул и замер с ключом в руке у шкафа. На бледном лице отразилась мука банкира, вынужденного расстаться с деньгами.
Старик было подумал, что стоит сказать красотке про того лондонского щеголя, что пытался прибрать к рукам ее вклад, но, вздохнув, решил, что не надо, — его клиенты платили ему за молчание, а не за то, чтобы он болтал языком налево и направо.
Вместо этого он, сам не зная почему, пробормотал: ««Я, кстати, тоже жену похоронил недавно».
Марта едва удержалась, чтобы не рассмеяться.
— Этого вам надолго хватит — кисло сказал старик, ровняя стопку золотых монет, и сел писать расписку.
Дверь заскрипела.
— Синьора Вероника, — банкир вдруг расплылся в искренней улыбке. «Рад вас видеть!
Вернулись, значит?»
— Ну, чума нас уже миновала, — усмехнулась высокая, стройная женщина, переступая порог, — а венецианец долго без родного города не протянет. Как там мои вклады?
