— Как эта штука называется, платье твое? — спросил он, прикасаясь губами к ее затылку — льняные косы были покрыты белым чепцом, — «словно как у жены», — внезапно понял Степан.
— Бунад, я же говорила тебе, ну и память — ровно сито, — рассмеялась Анна. Она сидела у него на коленях — с ногами, такая она была крохотная. Женщина повернулась, и он увидел улыбку в синих глазах.
— А это потому, что я тебя весь день ждал, наконец, дождался, и больше ни о чем другом думать не могу, — он закончил со шнуровкой и стал снимать с нее чепец.
— И ты целый день ничего не делал? — строго посмотрела она на Степана.
Вместо ответа он просунул руку в воротник. «Чувствуешь, какие мозоли? Лодки я почти все в порядок привел, на сеновале балки подправил — теперь не обвалится твоим работникам на головы. А ты вот, Анна, — рука поползла ниже, — приехала, и сидишь тут. Я с фьорда только недавно вернулся, поесть мне принеси».
Она рассмеялась. «Что-то я смотрю, ты сам не знаешь, чего больше хочешь», — женщина чуть поерзала у него на коленях.
— А ну на кухню быстро, — сурово сказал Ворон. «Не покормишь — сама потом жалеть будешь».
Она принесла рагу из баранины с капустой в глиняном горшке, кровяной колбасы, и свежего, только из печи хлеба.
— Вот теперь другое дело, — Степан посадил ее обратно на колени. «И сама бери ложку, — болтаешься по горам, проголодалась, небось».
Познакомиться с ней было легко — у английского капитана, пришедшего в Берген на торговом барке, были рекомендательные письма к ее родственнику, наместнику датского короля в провинции.
— Моя кузина, Анна Трондсен, — сказал тот, подводя к ней Степана перед обедом. Маленькая, словно ребенок, стройная женщина — в простом, закрытом темном платье, с таким же скромным передником, присела и вскинула глаза. Они были синие, огромные, в неожиданно черных, длинных ресницах.
За трапезой говорили о политике — сюда, в дальний угол Европы, новости доходили медленно, норвежцы и датчане были больше обеспокоены своей враждой со шведами и Ливонской войной, которая все не затухала.
Анна больше слушала, а когда говорила — то голос у нее был звонкий и решительный, и видно было, что она привыкла к тому, чтобы ей подчинялись.
— Надолго вы здесь? — спросила она Степана, когда он налил ей вина.
— Зависит от погрузки. Пока сушеную рыбу с севера вашего привезут, еще месяц пройдет, так, что придется мне посидеть в Бергене, — ответил он. «Слышал я, что у вас тут в округе красиво».
— Да, — ответила она, — в Хардангер-фьорде много водопадов, да и горы там высокие, зимой только на лодке можно пробраться в тамошние места. У меня там имение есть, за перевалом.
— Не замерзают ваши заливы? — он удивился, вспомнив скованные льдом реки на Ньюфаундленде.
— Тут же море теплое, да и фьорды не глубокие, мы под них на веслах ходим. Хотите, прокачу вас, я как раз в имение собираюсь. Раз уж вам нечего делать, — ехидно заметила норвежка.
— Ну прокатите, — испытующе посмотрел на нее Ворон.
Она гребла быстро и ловко. Вокруг, окружая зеркальную воду фьорда, поднимались горы — листва с деревьев уже почти облетела, черная зелень елей карабкалась вверх по склонам, рыжий мох покрывал серые, острые скалы.
«Хорошо тут как», — вдруг подумал Степан. «Тихо, спокойно». Анна раскраснелась, на потный лоб из-под шерстяного, темного чепца упала прядка светлых волос.
— Дайте-ка, — сказал Степан грубовато. «Я уж вижу, что с лодкой вы умеете управляться».
— И не только с лодкой, — женщина опустила весла и вытерла рукавом плаща пот. Течение медленно несло их вдаль — там был слышен глухой звук водопада.
— А с чем еще? — он посмотрел в синие, будто вода фьорда, глаза. «Куда грести-то?» — спросил Степан.
Она улыбнулась. «Да со многим умею, хозяйство у меня большое, а живу я одна, вот уж, сколько лет — так что приходится и мужскими делами заниматься. А грести вон туда, — она показала на кучку темных строений над обрывом, — то моя усадьба».
Он вытащил лодку на камни и неодобрительно посмотрел вокруг: «Что ж вы так их на берегу оставляете? У вас тут дождливо, зимой — морозно, хоть лодки ваши из хорошего дерева сделаны, но не след их под открытым небом хранить. Сарай надо построить».
— Ну вот и постройте, — она, не поворачиваясь, стала подниматься по тропинке вверх, к домам.
Степан проводил глазами ее прямую, узкую спину, и ехидно крикнул вслед: «Вы хоть покормите меня сначала, хозяйка!»
Сейчас, прижимая Анну к себе, он вдруг улыбнулся.
— Чего хохочешь? — подозрительно спросила она, грея в руках кубок.
— Да вспомнил, как ты в первую ночь меня на сеновал спать услала, — он почувствовал совсем рядом ее тепло и блаженно закрыл глаза. «А мне там зябко было, между прочим. Ты же тут у камина нежилась, дрянная».
— Ничего, — она усмехнулась, — потерпел же.
— Да уж так потерпел, что потом, как в горы поехали, сама помнишь, что было, — он взял у Анны кубок и отпил.
— У тебя свое есть! — возмутилась женщина.
— Из твоего вкуснее, — шепнул Степан. «У тебя вообще все вкуснее, elskede».
Анна покраснела. «Надо же, запомнил».
— Как не запомнить, когда ты мне это каждую ночь шепчешь, — он провел губами по белой шее и сказал: «От тебя дымом пахнет, как тогда. Пошли в постель, elskede, хватит меня дразнить».
— Я не дразнила, — независимо сказала Анна, слезая с его колен.
— Куда? — Степан ухватил ее за талию. Корсетов тут не носили, и под грубоватой шерстью платья он почувствовал ее всю, — маленькую, гладкую, горячую.
— В постель, куда? Сам же сказал, — удивилась она.
— Вот, — он медленно стянул с нее платье, — вот теперь, Анна, я вижу, поняла ты, кто тут главный. Молодец.
— Это пока я сверху не окажусь, — тихо проговорила она и рассмеялась.
Внизу, на плоскогорье, было пестро от овец. «Это все ваше, что ли, хозяйка?», — обернулся к ней Степан.
— Я вам не хозяйка, — внезапно, заалев, пробормотала женщина.
— Отчего же? — он развел огонь в сложенном из грубых камней очаге. «Кормите, поите, крышу над головой дали, хоть и прохудившуюся, — увидев, как Анна хочет что-то сказать, Ворон прервал ее: «Да поправлю я ее, поправлю. Так что как есть, — он хмыкнул, — хозяйка».
Анна, ничего не сказав на это, вынесла из сарая копченую баранью голову, и, набрав в медный котел воды, поставила его на огонь.
Когда голова сварилась, она отрезала уши, и, ножом вынув глаза, протянула их Степану.
«Самое вкусное, надо быстро есть, пока не остыло», — она опять покраснела и потянулась за флягой. «Аквавит наш пробовали?»
— Пробовал, — он глотнул пахнущую тмином, обжигающую жидкость, и вдруг подумал, что ему тут нравится — заходящее, уже холодное солнце бросало багровые отсветы на каменные стены сарая, пламя костра играло в глазах женщины напротив. Облизав пальцы, она сказала: «Не обижаетесь, что я вас украла, капитан? Или вам в город надо?»
— Было б надо, — он протянул руку над огнем, и убрал белокурый локон с ее лба, — я бы сказал, Анна.
— Осторожней, обожжешься, — ответила она тихо.
— Уже, — он посмотрел на занявшийся рукав, и, усмехнувшись, сбросил рубашку. «Новую мне сошьешь».
— Ночи тут не жаркие, — медленно сказала женщина, и приподняла полу плаща. «Иди сюда».
