— Я, когда лекции по математике в Болонском университете слушал, то был любимым учеником Джироламо Кардано, — ядовито ответил Джон. «Так что и сам как-нибудь разберусь».
Невидная женщина в потрепанном плаще, с грязными, босыми ногами, удобнее пристроила детей и сказала заискивающе: «Мне бы хоть медную монету, ваша милость, дочек-то кормить надо. Я и так сюда из Лондона пешком шла, все ноги сбила. Хорошо, добрый человек попался, на телеге подвез».
Настоятель церкви святой Марии Эдмунд Джонсон хмуро посмотрел на женщину: «Что ж ты из Лондона сюда явилась, как, будто у нас в Оксфорде своих не хватает».
Та спустила детей на пол, и они тут же стали бегать по маленькому, запыленному залу. Мать отодвинула с лица капюшон, и священник отшатнулся — лицо женщины было обезображено шрамами, покрывавшими щеки и лоб. «А ведь когда-то красива была», — подумал Джонсон.
«Одни глаза остались. Кто же ее так исполосовал, бедняжку?».
— Так ваша милость, — горько сказала женщина, — как вот с этим, — она указала на лицо, — денег заработаешь? Приличные джентльмены меня не берут, а ложиться под кого-нибудь с французской болезнью я не могу — мне еще дочек поднимать».
— Это клиент тебя, что ли? — поинтересовался настоятель.
— Нет, муж мой покойный, благослови Господь душу его, — перекрестилась женщина. «Он у меня ирландец был, человек ревнивый, горячий. Я девочек принесла, как он за воровство сидел, так он и подумал, что нагуляла. Ну, пьяный был, нож под руку попался…, - нищенка вздохнула.
— Летом его за грабеж повесили, в Тайберне, до осени мы еще Христа ради по лондонским церквям собирали что-то, но холода ведь скоро, а у дочек моих и надеть нечего. Тут, в деревне, все же лучше им будет, чем в городе. Мэри, Полли, — обернулась женщина, — а ну тихо!»
Девочки — белокурая и черноволосая, — на мгновение застыли, но тут, же продолжили карабкаться на скамьи.
— Ты убираться умеешь? — спросил священник.
— Как не уметь, ваша милость? — женщина улыбнулась. «Я к работе прилежная, на ферме в Корнуолле росла».
— То-то я смотрю, у тебя говор не столичный, — Джонсон задумался. «Приходи с утра, будешь полы тут, в церкви мыть, и дома у меня. Грамотная ты?»
— Да откуда? — рассмеялась женщина. «Муж мой — тот Ave Maria и Miserere мог прочитать, а я этого не разбираю».
— Ты тогда, как помоешь тут все, — велел священник, — двери не закрывай, придет человек, молитвенники раскладывать. Понятно?
Женщина присела, и поцеловала Джонсону руку: «Храни вас Иисус и дева Мария, святой отец. И девочкам велю вас в молитвах поминать».
— Ты вот еще что, — сказал, раздобрившись, настоятель, — жить негде ж тебе? У старосты церковного нашего есть хлев, там скотину не держат уже, в новый сарай перегнали, так я его попрошу тебя с дочками туда пустить. Все крыша над головой будет. Возьми вот на первое время, — он протянул женщине медную монету.
— Истинно, благ ко мне Господь, — та еще раз перекрестилась, — не оставляет он вдов и сирот милостью своей. Пойдемте, девочки, — нищенка поклонилась священнику и, подхватив дочерей на руки, вышла во двор.
— Зовут-то тебя как? — толстый фермер подозрительно взглянул на нищенку. Та поклонилась:
«Вероника, ваша милость. А это дочки мои — Полли и Мэри».
— Пухлые-то какие, — мужчина потрепал Полли по смуглой щечке. Та улыбнулась и что-то залепетала.
— Только недавно отлучила их, ваша милость, — вздохнула женщина. «А так-то они девочки здоровенькие, храни их Пресвятая Богородица».
— Ты католичка, что ли? — угрюмо взглянул на нее мужчина. «Нам тут еретиков не надобно».
— Муж мой покойный католиком был, врать не буду, — вздохнула женщина. «А девочек я в англиканской церкви крестила».
— А венчалась-то ты где? — поинтересовался фермер. «Вот, смотри, тут жить будете», — он показал на покосившееся здание хлева.
Женщина заливисто рассмеялась. «Да разве у нас венчаются, ваша милость! Со всеми в церковь ходить не будешь, сегодня с одним живешь, завтра — с другим, к алтарю-то не набегаешься!»
— Ты, может, заразная еще какая, — скривился мужчина.
Вероника широко перекрестилась. «Я всегда чисто ходила, муж мой покойный убил бы меня, если бы болезнь, какую из-под клиента принесла. Так что не беспокойтесь, — она лукаво улыбнулась и потупила глаза.
— Я человек семейный, так что ты эти свои штучки брось, — мужчина покраснел. «Живи тихо, и чтобы никого не водила тут мне».
— Да кто ж меня такую возьмет теперь? — вздохнула Вероника, пристраивая задремавших дочерей на соломе.
— Ну вот и зарабатывай честным трудом, — сухо сказал фермер, — а не развратом каким.
Правду говорят, Лондон этот ваш — ровно Вавилон, вертеп греховный.
Вероника огляделась, и, засучив рукава, набрав в ручье полную бадью воды, принялась отмывать каменный пол хлева.
Закончив, она отряхнула руки, и зевнув, улеглась у стены, накрыв себя и девочек плащом.
— Пахнут-то как, — внезапно, пронзительно подумала она. «Молоком еще. Господи, только бы у Питера все получилось, только бы наш мальчик вернулся домой».
— Мама, — сонно сказала Мэри и уткнулась носиком куда-то в плечо женщины. «Бай-бай, мама».
Вероника сглотнула слезы и тихо, обнимая девочек, запела:
— Теперь, как девочки в Бате, — Джон усмехнулся, — так тебе свободней стало. Раз ты дома сейчас, было бы хорошо, если бы ты шифровала всю почту исходящую, как-то спокойней, если это один человек делает, сама понимаешь.
— И входящую тоже? — Марфа плотнее закуталась в шаль и сказала: «Вроде и небо еще голубое, а все равно, — ветер-то какой, сразу видно — осень».
— Ты Лизу-то тепло одела? — Джон вгляделся в бегающих у реки детей. «Да, вижу, шапка на ней. Конечно, входящую тоже. Все будут к тебе в усадьбу доставлять, ну или в дом лондонский».
— Теперь уж мне точно никого, кроме мистрис Доусон, не нанять, — улыбнулась Марфа. «Ну ладно, Тео взрослая уже, да и Теодор помогает».
— Он мне говорил, что на стройке работает, — рассмеялся разведчик. «Что он с деньгами-то делает?».
— Кое-что откладывает, — нежно проговорила Марфа, — хочет за уроки свои сам платить, ну и бумагу ему надо покупать, кисти. А так — мне вон шпилек принес, Тео — тоже мелочь какую-то, а Лизе — сладости».
— Хороший у тебя парень растет, — вдруг сказал Джон. «Ты прости, что так получилось — с Питером, думал я, после смерти Хуана Австрийского уйдет он, заживет спокойной жизнью с вами, а видишь…, - разведчик пожал плечами.
— Он сам вызвался, — спокойно ответила Марфа. «Я бы тоже поехала, но девчонки еще грудные были летом. Тебе нельзя было, ты — отец маленькому Джону. А муж мой не мог не вызваться — иначе, что бы он
