Феодосия зевнула и, посмотрев на свои руки, велела Лизе: «Дай-ка мне шкатулку».
Девушка достала кусочек замши и стала полировать ногти.
— Тео, — робко начала сестра.
— Не «Тео», а «Феодосия», — поправила ее девушка. Лиза вздохнула и улыбнулась:
«Феодосия, а ты Москву помнишь?».
— Нет, — девушка улыбнулась. «Помню только пожар большой, и что я чуть не умерла.
Матушка меня тогда дышать заставила. Да я ж маленькая была, Лизавета, вон, как они сейчас — девушка кивнула на двойняшек, что, обнявшись, спали под меховым одеялом».
— А Полли теперь Прасковьей величают, — Лиза вдруг рассмеялась. «Забавное имя».
— Нашу бабушку покойную так звали, — Феодосия перекрестилась, — матушку отца нашего и дяди Степана.
Лиза растопырила пальцы и посмотрела на золотые, с бирюзой, колечки — подарок отца.
«Красивые» — восторженно сказала она. «Федя», — заглянула она через плечо брата, — а ты что рисуешь? Ой, мы в эту церковь ходили, я помню. Как похоже!»
— Успенский собор, — не оборачиваясь, сказал Федор. «Ох, на Москве я первым делом на стройку пойду — батюшка рассказывал, там сейчас новую крепостную стену возводят. Если бы меня в подмастерья взяли, — мальчик мечтательно вздохнул, — я ведь много что умею уже».
— Тут леса огромные, — Лиза высунулась в маленькое окно возка, — в Англии и нет таких.
Сколько мы едем, все лес да лес.
— Реки тут больше, — сказал Федор, не отрываясь от рисунка. «И Двина, и Волга — шире, чем Темза. Если тут мосты строить — это будет сложнее, чем в Лондоне».
— Смотрите, — сказала Лиза, все еще уставившись в окошко, — там человек какой-то, из леса выезжает.
— Атаман, может не стоит тебе одному-то? Смотри, у них там и пищали есть, — говорящий прищурился, глядя из-за деревьев на узкую дорогу. «Вдруг, стрелять еще зачнут. Да и сколько у них брать, то ж не обоз, а единый возок».
Белый Сокол только улыбнулся. «Да не зачнут они стрелять, там же дети, ты сам на постоялом дворе видел. А вы, — он обернулся к шайке, — тоже зазря не палите, я сам все сделаю, что надо».
Он вдруг посмотрел наверх, в еле видное среди вершин елей, яркое небо, и потрепал по холке коня. Тот тихо, еле слышно заржал, и с ветки посыпался снег. Птица, сидевшая на ней, взлетела, захлопав крыльями, и атаман, наклонившись к лошади, сказал: «Ну давай, мой славный».
— Марфа, — тихо сказал Петя, — пищаль достань.
— Что там? — жена обернулась.
— Он пока один, но мало ли что, — Воронцов указал на всадника, что, появившись из-за деревьев, отрезал от них возок.
— Тебе что надо, мил человек? — крикнул Петя. «Мы люди мирные, по своей нужде едем».
Человек, молча, подъехал ближе и Воронцов, откашлявшись, сказал: «Вот, значит, оно как.
Ну, здравствуй, не виделись давно».
Марфа вскинула прозрачные, зеленые глаза и ядовито сказала: «Я смотрю, ты и не меняешься вовсе».
— Да и ты тоже, сестрица — длинные ресницы дрогнули, в ореховых глазах заметались искорки смеха, и Белый Сокол, потянувшись, поцеловал Марфу холодными губами в щеку.
— Ты в Москву не мог приехать? — сердито спросила Марфа. «Зачем на дороге людей пугать?».
— В Москве, мне, сестрица, появляться не след — атаман погладил рукоять сабли, — ну, если не хочу, на колу торчать. Я тут за год немало погулял, побаловался на дорогах, лучше мне подальше от столицы держаться. А поговорить с вами быстро надо было.
— Случилось что? — нахмурился Петя.
— Случилось, — Белый Сокол прервался, и помрачнев, посмотрел на дорогу. «Вчера из Александровой Слободы человечек до меня добрался, с вестями. Царевич Иван преставился».
— Как? — ахнула Марфа, перекрестившись.
— Царь его посохом в висок ударил, — ответил ей атаман, — голову проломил. Помучился Иван пару дней, да и отошел в место, в коем нет, как говорят, ни болезни, ни печали, ни воздыхания.
— Что ж будет теперь? — спросил Воронцов.
— А что будет, бояре, — лениво улыбнулся Белый Сокол, — сие теперь в руках наших. Посему-то и хотел я вас увидеть наедине, и в тайности.
Часть восемнадцатая
Москва, февраль 1582 года
Марфа на мгновение задумалась, и, потянувшись, достала из холщового мешочка горсть сушеной травы.
— Заваривай и пей по ложке в день, — сказала она тихо, наклонившись к уху Ирины Годуновой.
— А ежели спросит он, что сие? — жесткое, красивое лицо жены царевича Федора вдруг обмякло страхом.
— А зачем тебе ему показывать? — пожала плечами Марфа. «Да и потом, разве он у тебя что-то спрашивает, кроме как котяток назвать?».
Ирина сглотнула, и, покусав губы, подергала алмазное ожерелье, что лежало на груди.
— Грех это, Марфа Федоровна, — вдруг, тихо, сказала она.
— Ты сколько раз выкидывала, как повенчалась? — Марфа сцепила тонкие пальцы и потрещала костяшками. «Три раза уже?».
Ирина только кивнула головой и часто, неглубоко задышала, стараясь успокоиться.
— Ну вот, — Марфа стала собирать травы. «Дай себе отдохнуть-то, Ирина Федоровна, а то износишься раньше времени, и сама в могилу пойдешь, и детей не родишь».
— Метель на улице, какая, — внезапно сказала Ирина, подойдя к окошку палат. Внизу, на кремлевском дворе, завивался вихрь снега, небо было серым и низким, даже купола соборов не блестели веселым золотом, а отливали суровой, тусклой медью.
Ирина побарабанила по мелкому переплету окна длинными, ухоженными пальцами.
— Ты спросить у меня что хочешь? — усмехнулась Марфа. Ирина повернулась и посмотрела на боярыню Воронцову. Спокойное лицо женщины было невозмутимым, от тонких губ вниз спускались еле заметные морщинки.
Ирина наклонилась, — она была много выше Марфы, — и шепнула ей что-то — неслышно, только пухлые губы чуть двинулись.
— Может быть, и от этого выкидываешь, — спокойно ответила боярыня. «Но пойдет ли оно дальше — не знаю. У тебя кровь здоровая, у вас-то в роду не было таких? — она махнула рукой в сторону двери.
Годунова помотала головой. «Ну, значит, тут только Господь тебе в помощь», — вздохнула Марфа и поднялась — наследник московского престола, царевич Федор Иоаннович, зашел в палаты.
— Иринушка, — ласково сказал он жене, поклонившейся ему в пояс, — пойдем, посмотрим, там кошечка, что Петр Михайлович в подарок мне из Персии прошлым годом привез, котяток принесла, уж больно красивы. И ты, Марфа Федоровна, иди с нами, — улыбнулся царевич, — деткам своим котеночка выберешь, порадуются пусть девочки.
Белая, длинношерстная кошка, раскинулась в плетеной корзине, томно приспустив веки. Три котенка — такие же белые, ровно снег, сопели под ее мягким брюшком. Поодаль, словно изваяние, застыл кот — мощный, с широкой грудью. Он посмотрел пронзительными желтыми глазами на вошедших людей, и, подняв белую лапу, стал ее вылизывать.
— То муж ее, — хихикнул Федор Иоаннович, — ну как я Иринушке.
Лицо Годуновой исказила быстрая, презрительная гримаса.
— А ты, Марфа Федоровна, приводи девочек-то твоих, с моими котятками поиграть, — улыбнулся
