— Питер, — раздался из-за двери голос Дженкинсона. — Тут заминка насчет сукна, не поможешь?
Когда они собрались за обедом, Энтони объявил: «Царь примет нас в Александровской слободе на будущей неделе. До этого надо успеть послать подарки всем, в чьей поддержке мы заинтересованы. В первую очередь этому царскому амаранту, Матвею Вельяминову».
— Его нет в Москве, — отозвался Петя. — Отправлял я подарки на Рождественку в его усадьбу, оттуда прислали сказать, что Матвей сейчас с царем, тоже в Александровой слободе. Так что возам я велел туда ехать.
— Хорошо. Теперь оружие. Нужно составить список того, что мы можем предложить русским.
Днем раньше Петя Воронцов оседлал коня и отправился на Рождественку. Забор, который он помнил с детства, совсем не изменился, да и вообще ничего не изменилось, разве что крышу новую поставили. Петя привстал в стременах, вытянул шею и увидел амбар в углу двора. Где-то там, рядом со стеной, был похоронен Волчок.
Блестели в полуденном солнце окна верхних светелок. Вот и его, угловая, а рядом горница Марьи, где он в последний раз видел умирающую сестру и мать. Вот поворот на Введенку, разросшийся Пушкарский двор, мимо которого его, зареванного шестилетку, вела Федосья Никитична и сквозь слезы утешала: «Петрушенька, дитятко, не убивайся ты так, перемелется, мука будет».
В Колывани, в доме Клюге он почти каждую ночь просыпался, крича от страха и боли, невыносимой боли в сердце. Ему снилась едва дышащая, мертвенно бледная сестра, бьющийся в предсмертных судорогах щенок, крик отца «Дитя не трожьте!», мать, которая подхватив Петю, отброшенного ногой Басманова, сказала окольничему, будто плюнула:
«Будь ты проклят!».
Герр Мартин тогда приходил к нему в комнату и читал псалмы из Библии. Петя прижимался щекой к его руке и засыпал, убаюканный мягким голосом.
Я ведь так и не сказал ему, как я его люблю, горько подумал Петя, пришпоривая коня. Лишь после смерти Клюге он понял, на что пошел этот немногословный человек — взять на себя ответственность за чужого опального ребенка, вырастить его, выучить, вывести в люди, и сидеть ночами у постели метавшегося в кошмарах мальчика, успокаивая его: «Ш-ш-ш, Петер, ш-ш-ш, все хорошо, я здесь, я с тобой».
Петя тяжело вздохнул и повернул на Варварку к Английскому двору.
— Питер? Есть еще отец этого Матвея Вельяминова…
Юноша синеглазо взглянул на купца.
— Боярин Федор, да. На Воздвиженке сказывают, что он в подмосковной живет, стар, мол, уже, в Александровскую слободу переезжать, седьмой десяток пошел, да и ранен он был тяжело на войне Ливонской, ходит плохо.
— Царь к нему по-прежнему благоволит? Если нет, то и незачем из-за него в расход входить.
— Говорят, когда царь наезжает на Москву, он всегда Вельяминова навещает, — чуть нахмурился Петя. — Федор Васильевич в битве при Терзене, когда войска Ордена были наголову разбиты, царевым войском командовал. А при осаде Полоцка он лично царя Ивана спас, там его и ранили тяжело, третий раз уже.
— Тогда надо, конечно, и ему подарки послать, — хмыкнул Дженкинсон. — Займешься, Питер? Вы вроде знакомы были, как ты еще дитем здесь жил?
— Знакомы. Туда я могу и сам поехать, на Вельяминова можно во всем положиться, он кремень, не откроет ни царю, ни сыну своему, что я его навещал.
— Ты в нем так уверен?
— Больше чем в себе. — Петя вдруг вспомнил, как Вельяминов сказывал им с Марфой перед сном сказку про Ивана-царевича, как гладил по голове прижавшегося к нему мальчика и тихо повторял: «На все Божья воля, Петруша, может, и свидимся еще». — Больше чем в себе, — повторил Воронцов-младший и, замолчав, склонил голову, — читали послеобеденную молитву.
Белый конь мчался по изумрудной траве приречного луга. Мальчик в седле — невысокий, в коротком, на польский манер, кунтуше и широких, заправленных в аккуратные сафьяновые сапожки, шароварах, на голове — бархатная, расшитая драгоценными камнями шапочка, — обернулся и крикнул: «Тут канава!».
— Так прыгай, — Федор Вельяминов пришпорил гнедого и легко оказался на другом берегу.
Всадник на белом коне последовал за ним.
— Когда препятствие берешь, — поучал Федор, — не торопись. Дай коню время самому посмотреть, куда копыта опустить, доверяй ему. И вот что, после трапезы бери лук и стрелы и приходи к реке. Я там велел мишени поставить, постреляем с тобой.
— Так ветер же, — подросток посмотрел на отца прозрачными, в цвет травы глазами.
— Думаешь, — съехидничал Федор, — на войне ветра не бывает?
— На войне сейчас из пищалей стреляют, сам же говорил, — ухмыльнулся паренек, показывая ровные, белоснежные зубы.
Федор потер раненое под Полоцком, как раз пищалью, колено.
— Ну вот нет у тебя пищали. И меча нет. А лук со стрелами есть. Сразу сдаваться в плен побежишь, али как?
Парнишка покраснел.
— То-то же. Оружием не бросаются, понятно? — Федор приподнялся в стременах и посмотрел на дорогу. — Скачет кто-то. Как бы не от царя гонец. Давай-ка, покажи, какие у Вельяминовых наездники.
Мальчишка гикнул и сорвался с места в бешеный галоп. Федор Вельяминов вздохнул и улыбнулся, глядя, как он легко перескочил через еще одну канаву и вылетел на дорогу, только пыль заклубилась под копытами. Белый конь обогнал вороного и резко встал.
— Ты с усадьбы Вельяминовых? Дома ли боярин Федор Васильевич?
— Дома, вон он за нами едет. Давай наперегонки к воротам? Спорим, я быстрее?
— Сопли подотри, а потом со старшими спорь, — рассмеялся Петя. Паренек на вид был помладше года на три-четыре.
— Боишься? — сплюнул мальчишка, погладив коня по холке. — Знаешь, какой он у меня?
Вихрь!
— Ну смотри, — Петя пригнулся в седле и хлестнул свою лошадь. Наездник из него был никудышный, соперник уже скалил зубы у ворот усадьбы, придерживая гарцующего на месте жеребца.
— Ну и кто быстрее?
— Ты, ты, сдаюсь, — выдохнул Воронцов.
— Так бы сразу, Петька. — Парень посмотрел на него зелеными, смешливыми глазами и, сдернув бархатную шапочку, тряхнул головой. Бронзовые, цвета палой листвы волосы рассыпались по спине аж до седла.
— Марфа?! Ты?! Не может быть!
Марфа Вельяминова улыбнулась и вытащила на свет золотой крест с алмазами.
— А твой где?
Петя показал маленький, тонкой работы крестик.
— Я скорее голову сложу, чем его потеряю, Марфуша.
К трапезе Марфа вышла, не переодевшись, и Феодосия Вельяминова строго взглянула на дочь.
— Гости в доме!
— Это не гости, это Петька, — рассмеялась девушка. — Говорил он тебе, как я его на дороге обогнала?
— Да он с твоим отцом еще, не видела я его, — Феодосия поправила ей воротник кунтуша.
— Хоть косы заплела, и на том спасибо, а то вечно растрепой ходишь. Ты сегодня что читала?
— Декамерон, — безмятежно ответила Марфа, примериваясь отрезать кусок от каравая своим кинжалом.
— Нож на столе, — неодобрительно качнула головой мать. — Я, помнится, тебе говорила, что не для девицы это книга.
