Лютера. Изо дня в день, из года в год, привалившись к сырой каменной стене, в темноте и затхлости он мысленно читал, отмечал несоответствия, комментировал и спорил.
Покаяние, он хмуро усмехнулся, тряхнув кандалами. Впрочем, если уж каяться, то не перед раскрашенной доской, а тут, где никого, кроме него и Бога, не было.
Вдруг перед его клеткой возник чей-то силуэт. Сначала узник решил, что пришел монах, но, приглядевшись, — за столько лет, проведенных впотьмах, зрение сильно ослабело — понял, что ошибся. Человек в черном, монастырского покроя кафтане, раздвинул губы в улыбке:
«Ну, здравствуй, Матвей Семенович».
У Пети заледенела спина. Человек стоявший сзади, медленно провел по ней клинком вниз и уткнул его чуть пониже ребер, слева.
— Коли в ребра бить, — свистящим шепотом объяснил он, — клинок на кость может натолкнуться. Лучше сюда, — истечешь кровью, как боров на забое.
Так же учил когда-то Петю старший брат. А еще Степан говорил: «Если сзади на тебя нападут, то одной рукой тяни противника за руку вниз, а второй упрись ему в подбородок, и голову, голову ему заламывай. А как бросишь ты его на землю, то сразу коленом грудь прижми».
Петя сделал в точности, как учил брат, и, когда противник рухнул в жирную, чавкающую грязь, навалился сверху. Тот от неожиданности разжал пальцы и выпустил кинжал. Воронцов достал свой — короткий, дамасский, подаренный Степаном в прошлом году, приставил его к горлу нападавшего. Лицо было незнакомым.
— Кто тебя послал? — Петя чуть надавил на клинок.
— Боярин мой… Матвей Федорович… Не губи, — взмолился несостоявшийся убийца.
Петя коротко и быстро ударил его в шею. Клинок вонзился в кость и застрял. Человек выгнулся, на губах выступила кровь. Он еще жил — хрипя, цепляясь сильными пальцами за горло. Воронцов глубоко вдохнул и с силой выдернул клинок. Умирающий засипел, захрипел.
И затих.
Петя посмотрел на свои руки, и, с трудом сдерживая подступившую тошноту, подставил их под струи ливня. Под ногами пузырилась кровь, смешанная с грязью. Петя упал на колени и его вырвало прямо в лицо мертвеца, а потом еще и еще раз — когда он увидел совсем близко распахнутую, огромную рану, в которой собиралась дождевая вода.
Светловолосый молодой человек присел на кроточки и приблизил лицо к прутьям. Узник вгляделся — спокойное было лицо, ясное, красивые карие глаза смотрели прямо, не избегая взгляда.
— Ты Матвей и я Матвей, тезки мы с тобой, Помнишь боярина Вельяминова, Федора Васильевича?
Башкин кивнул. Он почти разучился говорить, с монахом они обменивались односложными фразами, а другие слова ускользали, растворялись в темноте, в чаде факела, вроде и есть они в голове, а раскроешь рот — исчезают.
— Сын я его, Матвей Федорович.
Нет, пронеслось в голове у Башкина, тот выше был и шире в плечах, и звали его не так. Как его звали-то? Он нахмурился, пытаясь вспомнить. Тщетно. Тоже мальчик еще совсем — он еще про корабли мне говорил. Сказал я на него, дак мука какая была, мочи терпеть не было.
— А что, — он ужаснулся звуку своего голоса. Из горла вырывался то ли хрип, то ли карканье. — жив Федор Васильевич?
— Жив-жив, — заверил пришедший, еще ближе придвигаясь к решетке, — что ему сделается.
— А жена его, Федосья Никитична, жива ли?
— А знаешь ты ее?
— Как не знать, — узник улыбнулся, открыв черный, страшный рот с обломками зубов. — Она нам тоже помогла тем летом.
Неужели, боярин Вельяминов прислал за ним своего сына? Неужели ему суждено увидеть свет Божий.
— А ты помочь пришел мне? — он подслеповато щурился, — расплывалось в темноте лицо гостя, ровно морок это был, оборотень, а не живой человек.
Матвей Вельяминов совсем припал к решетке и прошептал: «Помочь, конечно».
Петя оттащил труп в канаву за амбарами, и, шатаясь, поднялся в горницы.
— Я человека убил. Узнал меня Матвей, подослал холопа с кинжалом.
Глава Московской компании смотрел в землистое от усталости лицо юноши и вдруг вспомнил, как легко входила шпага в тело противника, и как потом лилась на утоптанную землю темная, быстрая кровь. Сколько лет ему тогда было? Тоже, как Питеру, — восемнадцать. Он быстро наполнил вином бокал, протянул Воронцову.
— Ты сядь. Сядь, выпей, успокойся.
Юноша, не чувствуя вкуса, залпом осушил бокал.
— На Москву мне надо. Венчаться и увозить ее.
— Кого ее? — не понял Дженкинсон.
— Сестру Матвея младшую единокровную. Я ее с детства знаю, я сюда за ней и ехал.
Свататься.
— Посватался? — Дженкинсон стал одеваться.
— Куда вы?
— С тобой на Москву, куда, — проворчал купец. — Так ты что, невесту свою крадешь, что ли? Родители ее против?
— Родители не против, только вот царь Иван тоже хочет ее себе в жены.
— Шпагу не забудь, — коротко приказал Дженкинсон.
Когда он шел наверх, заботливо поддерживаемый Матвеем, он посчитал ступени — их было сто двадцать. Яркий полуденный свет ударил в глаза. Башкин дернул головой, зажмурился.
Он почти ничего не видел. «Как же я писать буду? Или, может хоть диктовать смогу, как Феодосий.»
— А Федор Васильевич где?
— Ждет нас, — прозвучал ровный ответ. — Вот сюда иди, тут возок.
Башкин почувствовал, как открывается перед ним низкая дверь. Внутри было тихо. Матвей помог ему усесться. «Сейчас поедем».
— Матвей знает, что я здесь, — выпалил Петя с порога, ворвавшись в дом Вельяминова. — Я его холопа, которого он ко мне с клинком подослал, убил.
— Сядь, не тараторь, — слегка опешив, приказал Вельяминов.
— Да что вы все «сядь» да «сядь», — сорвался на крик Воронцов-младший. — Я человека убил!
Федор с размаха залепил ему пощечину. Петя вздрогнул, заморгал виновато.
— Ничего, — утешил его Вельяминов. — У каждого свой первый раз бывает. У меня в пятнадцать лет это было, а с тех пор и не считал я.
— Вы воин, вы другое дело. — Пете вдруг бросилось в глаза, как постарел несгибаемый Вельяминов, буквально за несколько дней постарел.
— Ты теперь тоже воин. Ты царю дорогу перешел, думаешь, это так просто с рук сойдет?
Сейчас Марфа с матерью спустятся, благословим вас.
Они стояли в разных углах горницы — Марфа, с заплетенными косами, в нежно-зеленом летнике вдруг показалась Пете совсем не той девчонкой, что видел он в подмосковной. Она зашла с опущенной головой и так и осталась стоять, не взглянув на него, забрызганного грязью, с влажными от дождя волосами.
— Сватается к тебе Петр, дочка, — взяла ее мать за руку. — Что скажешь?
Марфа, прерывисто вздохнув, тотчас кивнула согласно.
— Венчаться вам надо не медля. — Федор прошелся по палате. — Венчаться и уезжать отсюда.
— Но почему?
