Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— Нет, кроме кинжала, нет ничего, — Петя вспомнил тяжесть короткого клинка и предсмертный хрип человека. Его передернуло.

— А ты его в руках держал-то? — Федор снял со стены и достал из ножен свой меч.

Блеснула тяжелая серая сталь.

— Только шпагу, — честно ответил Петя.

— Ну и то хорошо, — улыбнулся Вельяминов. — Хоть знаешь, каким концом колоть. Пошли на конюшню, погоняю тебя перед отъездом, посмотрим, каков ты в бою.

— Вот опись о венчании твоем, — мать аккуратно сложила грамоту вчетверо, — в книжку кладу. Тут и запись о крещении, руки митрополита Макария, с его печатью. Тут и родители твои указаны, и восприемники от купели. Не потеряй, смотри, — Феодосия помолчала, невыносимо болело материнское сердце, готовое прорваться потоком слез. — Там еще, в книжке, я тебе записала, у кого судаковское золото лежит, и что сказать надо, коли забирать его будешь.

Марфа вздохнула, — Петя ж знает про все это, для чего мне?

— Сегодня Петя жив, а завтра нет, — жестко ответила мать. — Всяко бывает, вдруг одна останешься, тогда и попомнишь мои слова.

Дочь молчала, опустив голову.

Феодосия завязала холщовый мешочек с травами.

— Как заберет тебя Петя из Чердыни, сделай отвар, на костре можно, и пей каждый день по ложке. Дни не пропускай. Посмотри в книжке, я тебе записала, какие травы нужны.

Марфа полистала страницы и нахмурилась.

— Не везде они растут-то.

— Не везде. Потому как где видишь хоть одну из трав этих, рви да суши про запас.

— А на что мне отвар этот? — недоумевающее спросила девушка.

— Чтобы не понесла ты, — Феодосия распрямилась и устало посмотрела на дочь.

— Мы муж и жена венчаные, что ж мне детей не рожать?

Вельяминова сильно встряхнула девушку за плечи.

— Головой своей бестолковой подумай, о чем говоришь. Как сойдешь на землю английскую, хоть дюжину рожай. Или ты от Чердыни до моря Белого брюхатая идти хочешь? Ты ж не помощь Петру будешь, а обуза.

— Не буду я ему обузой, — насупилась Марфа.

— Иногда приходится делать не то, что хочется, а то, что надо, — Феодосия поцеловала дочь в теплую макушку. — Кончилось детство твое, Марфуша.

— Не думала я, что так будет, — Марфа шмыгнула носом, утнулась матери в плечо.

— Никто не думал. А что дальше случится, про то одному Бог ведомо. Косы распусти.

Феодосия потянулась за большими ножницами.

Дженкинсон почтительно приложился к руке щуплого, стриженого пацаненка в невидном кафтане.

— Счастливого пути, миссис Марта. Надеюсь увидеть вас в Лондоне, — сказал он по-немецки.

Марфа покраснела, пробормотала «Спасибо» и запрыгнула в седло.

Пошел крупный, будто слезы дождь, загрохотало, загремело над Москвой.

— С Богом, — махнул рукой Федор и вдруг взялся за стремя Петиного коня.

— Сам умри, а ее сбереги.

Выдержав несколько мгновений требовательный взгляд лазоревых уставших глаз, Петя коротко кивнул.

Вельяминовы смотрели им вслед, пока оба всадника не скрылись в предрассветной густой мгле.

На дворе подмосковной Вельяминов спешился и помог жене выйти из возка.

— Федь, что ж ты теперь царю скажешь, ежели он про Марфу спросит?

— Правду и скажу. Марфу ему все одно не достать, а мне все равно, пускай что хочет, то со мной и делает. Не стану я ради прихотей царских жизнь дочери своей калечить.

— Смотри-ка, — остановилась Феодосия, — гости у нас. Я в опочивальню поднимусь, обожду тебя там.

В окне палат горели свечи.

— Кто там? — нахмурившись, спросил Федор у слуги.

— Матвей Федорович приехали, как не стемнело еще.

Матвей поднес к лицу руки, Как ни мыл он их, как ни оттирал, все впустую. Пахли они пожаром, гарью, пеплом, смертью, криком заживо сожженного человека. Он вспомнил, как трещали кости под конскими копытами, и чуть вздрогнул.

— Что надо? — Федор, не поздоровавшись, налил себе водки. — Сказал же, как надумаю, гонца пошлю.

Матвей вглядывался в постаревшее, осунувшееся отцовское лицо. Совсем седой уже стал, пронеслось в голове.

— Батюшка, — осторожно начал Матвей, — был я сегодня в Иосифо-Волоцком монастыре, по царскому приказанию…

— Еретиков жег? — Федор выпил и снова наполнил стакан. — То-то от тебя за версту паленым несет. Велика доблесть беззащитных людей на костер посылать, есть чем гордиться.

— Можно? — спросил Матвей, глазами показав на бутылку.

Федор вздохнул.

— А что, в слободе Александровой водка перевелась? Иль ты мне приехал отметить, какой ты ловкий душегуб оказался? Так избавь меня, я на своем веку во стократ поболе тебя убил, да только в честном бою.

— Я про Башкина Матвея Семеновича рассказать приехал.

Федор взглянул в карие, опушенные темными ресницами глаза, и вспомнил то, что никогда и никому — даже Федосье, — не говорил.

Той ночью он плохо спал — болела нога, он ворочался и все время вспоминал плач детей на мосту, и окровавленный, серый лед. Перед рассветом он услышал шорох снаружи. Взяв кинжал, он отодвинул холщовый полог и увидел у колеса повозки еле шевелящуюся груду тряпья.

Странно, что она вообще доползла сюда — с разбитой, окровавленной головой и отмороженными в ледяной Двине ногами. Он сразу понял, что заставило ее подниматься вверх, к людям. В тряпье копошился младенец. Она взглянула на него огромными, темными, как у Богородицы, глазами, и что-то прошептала на незнакомом языке. Федор кивнул, и, скрипнув зубами от боли в колене, принял дитя в свои руки. Утром ее уже не было, то ли уползла подальше, как зверь, уводящий погоню от гнезда, то ли умерла на ходу и труп успели убрать.

Дитя оказалось девочкой — чернявенькой, кареглазой тихоней лет двух. Что тихоня, то Вельяминову оказалось на руку, проще было прятать ее под грудой одеял и перин. Днем он кормил ее своей едой, вспоминая, как Марфа вырывала у него ложку и стучала кулачком по столу: «Я сама!». Эта же только открывала рот, будто галчонок. Ночью она прижималась к его руке, сопела, засыпая, а он крестил ее, рассудив, что Богу все равно, а ему с дитем и подавно, и осторожно целовал в мягкие волосенки Федор даже подумывал взять малышку домой, Феодосия с Марфой только бы порадовались, но прятать ее столько времени было невозможно.

Помог пан Зигмунт, однажды заметивший, как блеснули в углу повозки детские глазища — будто две черные смородины. Лекарь вопросительно взглянул на Вельяминова и понимающе кивнул, когда тот молча пожал плечами на невысказанный вопрос. Через пару ночей он забрал девчонку, сказал, что нашлись ее родственники в Литве, обещали переправить туда. Малышка — Федор так и не узнал, как ее зовут — вдруг с силой вцепилась в его руку и жалобно протянула: «татэ-э».

После ухода лекаря Вельяминов лег навзничь и долго смотрел в низкий полог повозки над головой, видя перед собой детские доверчивые глаза.

— Ну, раз приехал, рассказывай, Матюша.

Вельяминов-младший вздрогнул, последний раз отец так называл его в детстве.

Трещала, капала свеча, и Вельяминов, тяжело поднявшись, затушил ее пальцами.