головой, она пошла им навстречу.
— Господи, — повернулась Тео к адмиралу, — она и не изменилась совсем.
— Иди, дочка, — ласково подтолкнул он ее.
Марфа замедлила шаг и остановилась — люди толкали ее со всех сторон, и, она, даже не видя, куда идет, шагнула вперед — не веря своим глазам.
На стройной шее играл, переливался крохотный, детский золотой крестик с алмазами.
— Девочка моя, — сказала тихо Марфа и протянула руки. «Федосья, девочка моя. Иди сюда, доченька».
Тео наклонилась, и, уронив голову на мягкое, покрытое прохладным шелком плечо, заплакала — тихо, поднеся к губам руку матери. «Матушка, — сказала она, рыдая, — матушка, милая…»
— Не надо, — шепнула Марфа, гладя ее темные локоны, — не надо, доченька. Все хорошо, все закончилось, ты со мной, и больше я тебя никуда не отпущу. Пойдем домой, — она потянула дочь за руку, — там брат твой младший, ты же его младенцем помнишь, а ему уж двадцать исполнилось, Питеру.
— Матушка, — спросила Тео, вытирая глаза, — а вы моего письма не получали, из Сибири, что я замуж вышла? Ну, после того, как Ивана Ивановича убили?
— Нет, — Марфа покачала головой, — ничего не было. Что Ермак Тимофеевич утонул, — она перекрестилась, — то знала я, весть дошла, а более — ничего.
— Ну, так муж мой здесь, со мной, — все еще всхлипывая, проговорила Тео, — Волк, Михайло Данилович, и сын наш старший, Данила, Дэниел то есть, и дочка, Марта, и жених ее, Никита, Николас, то есть, и самый младшенький, Стивен, два годика ему…
— А Белла, значит, там и погибла, в Картахене, в море, упокой Господи душу младенца невинного, — горько сказала Марфа.
Тео взглянула на нее сухими, блеснувшими зеленью глазами: «Жива, Белла осталась, матушка. Ну, три года назад жива была еще».
— Так, — спокойно сказала Марфа, и еще раз повторила: «Так».
Она повернулась к Виллему, что стоял сзади, и, перекрестив его, проговорила: «Я-то уж думала, случилось с тобой, что, милый мой».
— Пойдем, — адмирал взял ее за руку, — там, ждут уже все. Мы вам решили дать сначала вдвоем повстречаться.
Марфа вдруг усмехнулась: «Ну, одним фазаном, я вижу, дело не обойдется. Устриц тоже не хватит, а рынок уже закрыт. Ничего, у меня в кладовой колбаски висят, на ужин приготовим, а завтра на рассвете ты, — повернулась она к Тео, — с мистрис Доусон на Биллинсгейт пойдешь, не забыла дорогу же?
— Не забыла, — улыбнулась женщина, и, поднеся к губам нежную руку матери, — поцеловала ее.
«И маленькую Марту возьми, — распорядилась женщина, — раз с женихом приехала, значит, скоро своим домом заживет, пусть учится».
В большой столовой усадьбы Кроу горели высокие, серебряные подсвечники.
— Тут так много народу не было со времен свадьбы Полли и Мэри, — усмехнулся Питер, наливая сестре вина. «Ты пей, в Японии, наверное, такого нет, это нам дядя Мэтью из Парижа присылает».
— Хорошее, — подняла бровь Тео, пригубив. «А в Японии, братец, сливовое вино— там же виноград не растет. Когда я в Новом Свете жила, там испанское было — тоже хорошее, но с этим не сравнить, конечно».
— Насчет тканей ты не волнуйся, — Питер принялся за устрицы. «Я тебе дам записку в лавку мою, на Бирже, тут недалеко, приезжайте и выбирайте все, что вам понравится, о деньгах и не думайте даже».
— Питер, — покраснела Тео.
Он отложил серебряную вилочку и ласково сказал:
— Моя племянница замуж выходит, дорогая сестра, а я у семьи денег не беру, и брать не буду, до смерти моей. Кружева — это вы к мистеру Ричардсону пойдете. У него лавка рядом. Там уж заплатить придется, — брат смешливо поднял бровь, — но со скидкой, конечно. Туфли там, портниха, — это матушка все устроит. Ты ешь, а то тут мужчин много, — Питер рассмеялся, — ничего не оставят.
Марфа наклонилась к Волку и сказала: «Михайло Данилович, а вот ты скажи мне, ты в клинках разбираешься?»
Волк усмехнулся. «Ну, Марфа Федоровна, не зря меня самым искусным фехтовальщиком на севере Японии считали».
— Ну и хорошо, — Марфа улыбнулась. «Ты Данилку своего возьми тогда завтра, и к оружейнику сходите, Виллем вас проводит, с утра, как позавтракаем. Мальчик на корабль едет, ему при шпаге надо быть, да и тебе тоже, дорогой зять.
— И вот еще что, — как дочку твою повенчаем, бери-ка ты Федосью со Степой и в усадьбу нашу деревенскую отправляйтесь, а мы к вам на Рождество приедем».
— Марфа Федоровна, — Волк помрачнел.
Женщина положила свою маленькую руку поверх его и, прищурившись, сказала: «Ну и пальцы у тебя, Михайло Данилович, хорошо, что я на Москве ногами-то редко ходила, все больше на возке, а то бы ты у меня кошелек срезал в мгновение ока.
— Вина мне налей, — велела Марфа, и, отпив, продолжила: «Что ты мне сейчас сказать хочешь — так я все это знаю. Побудь хоть немного с женой и сыном-то, Михайло Данилович, вы ж чуть не потеряли друг друга, опять. Да и человек этот, с кем Виллем тебя свести хотел — нет его в Лондоне сейчас, на континенте он. Отдохни, — ласково добавила Марфа.
— Да уж на корабле отдохнул, — буркнул Волк.
— А в усадьбе мужская рука нужна, — задумчиво проговорила женщина, — сам знаешь, что это — когда только изредка приезжаешь. Конюшня там, за лошадьми ухаживать надо, ну там поправить что-то, починить. А после Рождества и сведем тебя с тем человеком, опять же, и языки подучишь, к тому времени.
Волк тяжело вздохнул и твердо сказал: «Ну, если только до Рождества».
— К священнику я сама завтра схожу, — улыбнулась Марфа, — а ты с сыном побудь, все же расстанетесь скоро, и надолго, кто знает, когда Данилка вернется.
— Матушка, — позвал ее Уильям, — а можно мы с Дэниелом, Николасом и Мартой после ужина на Темзу сходим? Светло еще, я им хочу Лондонский мост показать.
— Конечно, — улыбнулась Марфа. «Ты, Питер, тогда проведи зятя своего по дому, покажи ему — что у нас тут где, а мы с Тео и Виллемом поговорим. Дайте-ка мне внука моего, — потянулась она.
— У, какой ты толстый, — рассмеялась она, качая мальчика на коленях. «Дядя твой такой же был».
Уильям покраснел и тихо пробормотал: «Не слушайте ее, я уж и не толстый давно».
Когда прочли молитву, и за большим столом орехового дерева осталось только трое взрослых, Марфа, гладя светлые кудри уснувшего Степы, отпила кофе и тихо сказала:
— Ну не вини себя, девочка. Ты с этим мерзавцем столько лет прожила, понятно, что хотелось как можно быстрее от него избавиться. Надо тебе было, конечно, детей сначала в этот ваш замок отправить, но, сама видишь, он и оттуда Беллу выманил. Бедный ребенок, — Марфа перекрестилась, — он ведь что угодно мог с ней сделать, даже в море выбросить.
Тео расплакалась, и адмирал, обняв ее, вынул из кармана платок, и вытер ей слезы.
— Но ничего, — Марфа потрещала пальцами и хищно, нехорошо улыбнулась, — он ведь сказал тебе, что в Рим поедет брак аннулировать?
— Ну да, — непонимающе ответила Тео, — он ведь католик, мы в Акапулько, в соборе венчались.
— Конечно, — Марфа зло рассмеялась, — а браки у нас аннулируются Апостольским Трибуналом Священной Римской Роты. Напишу в Рим, прямо завтра с утра.
— Фрэнсис, — понимающе усмехнулся адмирал, и обняв Тео, нежно сказал: «Не волнуйся, дочка, если капитан Вискайно хоть ногой ступил на порог курии, мы его найдем».
— А того священника, значит, отец Джованни звали? — медленно спросила Марфа. «И он тебе сказал, что вы во Флоренции встречались? Высокий, смуглый, темноволосый, очень красивый?»
— Ну да, — Тео всхлипнула, — ты не помнишь его разве? Я сразу вспомнила, таких не забывают.
— Помню, — после долгого молчания ответила мать, и добавила, перекрестившись: «Упокой Господь
