— Были бы деньги, — едва не добавил Теодор, но вовремя сдержался.
Вокруг замковой башни вились, каркая вороны. Марина, поеживаясь от холодка, стоя на балконе своей опочивальни, следила за невидным возком, что, выехав из ворот, свернул на дорогу к Львову.
Она покрутила золотой браслет на тонком запястье, и тихо сказала, улыбаясь: «А когда я буду на троне московских цариц, и Теодор будет рядом со мной — придется отрубить голову пану Ивану. Ну, к тому времени найдется, за что».
Марина вспомнила голубые, холодные глаза Теодора, и шепнула, комкая пальцами край шали: «Да пусть хоть всю страну придется вырезать, ради того, чтобы заполучить тебя. Ни перед чем не остановлюсь, никогда — пока ты моим не будешь».
На востоке, за вершинами гор, всходила низкая, красная, полная луна, и дул резкий, уже почти зимний ветер.
Эпилог
Картахена, весна 1604 года
Каждую субботу на монастырской кухне готовили сладости. Послушницы, — в коричневых рясах кармелиток, в белых чепцах, ловко раскатывали тесто, пахло пряностями, от раскаленных очагов несло жаром. Сестра-келарь посмотрела на противни, заполненные печеньем, и, перекрестившись, сказала: «Ну, вы все сегодня молодцы, теперь Анхелика и Белла отправятся за водой, надо как следует все отмыть, скоро обед. А остальные идут убираться в кельях».
Высокая, темноволосая девочка, проводив глазами стайку послушниц, сунула палец в миску с остатками теста и, облизав его, сказала: «Хочу скапулярий».
— Вот пострижешься, и будет тебе, — рассмеялась ее старшая подруга. «Ты же следующим годом уже обет принимаешь, подожди немного».
Зеленые, большие глаза поднялись к небу, и Белла, набожно перекрестившись, сказала:
«Донья Эухения носит скапулярий, а она не монашка. Она дома живет, а к нам только молиться ходит, и заниматься с нами».
Анхелика пожала плечами, ставя посуду на поднос: «Донья Эухения не может постричься, она ухаживает за отцом, ты же знаешь. А так — она все равно, что сестры, просто в миру пока».
— Быстрей бы, — вздохнула Белла. «Я хочу стать сестрой Терезой, в честь Терезы из Авилы. А ты? — она, улыбнувшись, стала перебирать розарий.
— Меня, может, матушка еще заберет отсюда, — ответила Анхелика. «Ты же знаешь, я говорила тебе — моя младшая сестра, ну, сводная, болеет. Если она умрет, то отчим матушке разрешит меня взять домой».
Сестра-келарь зашла на кухню и сварливо сказала: «Все болтаете, а ну быстро за водой!»
Девочки, заторопившись, поклонились. Подхватив ведра, пробежав по саду, они подошли к большому, каменному колодцу.
— Давай я, — предложила Анхелика, — я ведь сильнее.
— Тогда обратно я понесу ведро, — ответила Белла, — иначе нечестно будет.
Старшая девочка прицепила ведро к веревке, и, спустив его вниз, тихо спросила: «Знаешь, почему у сестры-келаря шрам через все лицо? Мне сестра Исабель рассказала, по секрету».
Белла помотала головой.
Анхелика вытащила воду, и, перелив ее в ведро Беллы, сказала: «Это давно было, больше двадцати лет назад, сестра Исабель тогда тоже молодой была. А сестру-келаря в миру Ориана звали. Ее муж был тут каким-то начальником воинским, и уехал на север, в Панаму, надолго. А когда приехал — она ребенка ждала. Не от него, понятное дело, — добавила Анхелика, подняв бровь.
Белла ахнула, и, распахнув зеленые глаза, спросила: «А от кого?».
— Да кто ж знает, — пожала плечами Анхелика. «Ну вот, он ее бил, пока она ребенка не выкинула, а потом разрезал кинжалом щеки и сюда привез. И ногу сломал еще, она теперь навсегда хромая, ну ты видела, как она ходит».
Белла кивнула и неслышно спросила: «А он потом на другой женился?».
— Наверное, — Анхелика хмыкнула. «Ну, брак ему аннулировали, в Риме. Там же твой отец, в Риме, сейчас, мать-настоятельница говорила. Или в Мадриде?».
— Я не знаю, — Белла чуть дернула уголком красивых губ. «Он ведь не пишет мне. Пойдем, а то тесто засохнет, сложно отмывать будет».
Она подхватила ведро и, не оборачиваясь, зашагала к маленькой, ведущей в подвальную кухню двери.
— Возьмите печенья, — сказала Белла, подвинув женщине маленькую глиняную тарелку. «Это я сама пекла, донья Эухения».
Нежные пальцы отломили кусочек, и женщина — в простом, грубой шерсти коричневом платье, и таком же чепце, улыбнулась: «Очень вкусно. Ну, что давай начнем с Adoro Te Devote, а потом посмотрим».
Донья Эухения села к верджинелу, и, посмотрев на девочку, как всегда, подумала: «Какая она хорошенькая, глаза, словно изумруды. И голос ангельский, конечно». Белла пела, опустив ресницы, перебирая розарий, а когда мелодия закончилась, вздохнув, сказала:
«Когда я приму обеты, мать-настоятельница сказала, что разрешит мне петь в церкви, с другими сестрами. Скорей бы!»
Провожая учительницу к выходу, девочка спросила: «А как ваш батюшка, донья Эухения?».
— Все так же, — вздохнула женщина. «Вот уже три года, как он ногу потерял, а боли его еще беспокоят».
— Дай Бог ему здоровья, — перекрестилась Белла, и, помявшись, спросила: «А почему вы не выходите замуж, донья Эухения?».
Женщина поправила белокурую прядь, что выбивалась из-под чепца, и грустно ответила:
«Мне ведь уже двадцать шесть лет, милая, и приданого у меня нет, — у батюшки только пенсия его, и все. Да и куда я от дона Эрнандо поеду, за ним ведь уход нужен. Так что, вот, пока уроки даю, откладываю деньги на взнос, чтобы потом постричься. Ну, беги, милая, — женщина наклонилась и поцеловала Беллу в лоб, — до следующей недели».
Белла посмотрела вслед стройной спине, и, вздохнув, пошла в церковь, — звонили к обедне.
Рынок уже разъезжался, индейцы отдавали овощи за гроши, и Эухения, нашарив в бархатном мешочке медь, подумала: «Вот как удачно, что мы с Беллой заболтались, теперь и торговаться не надо, а то стыдно все-таки, на глазах у этих кумушек просить скинуть цену».
Она взяла картошки и вздохнула: «Там кости от вчерашнего цыпленка остались, сварю суп, его на два дня хватит. А потом придумаю что-нибудь, может, вперед плату попрошу, хотя это неудобно, конечно. Если бы папа еще не…, - она жарко покраснела и одернула себя: «У него боли, и хирург сказал — до конца жизни так будет. И вообще — нельзя ругать своего отца, даже в мыслях».
Индеец стал высыпать овощи в корзинку и одна картошка, упав, переворачиваясь, покатилась по булыжным камням рыночной площади. Эухения, было, рванулась за ней, но высокий, русоволосый юноша, что шел мимо, поднял картошку и весело сказал: «Я ее первый поймал, сеньора!».
Женщина покраснела и пробормотала: «Большое спасибо».
Юноша положил картошку на место, и, легко подхватил корзинку: «Готов идти за вами, хоть на край света, только покажите дорогу».
Эухения зарделась, и молодой человек, поправив шпагу, поклонился, взглянув на нее зеленовато- голубыми, красивыми глазами: «Сеньор Дэниел де Леон, к вашим услугам».
Капитан Ньюпорт окунул перо в чернильницу и сварливо сказал: «де Лобо», — некрасиво, будешь львом, дорогой мой Вулф, понял? И не шали там, попытайся найти сестру, разведай, что с золотом на складах, и возвращайся обратно. Не лезь на рожон, понял, твой дядя двоюродный, капитан Кроу, уже вон, допрыгался, третий год как никто его не видел, а жаль — отличный моряк был.
