Она прислушалась и нежно сказала: «Сыночек мой младший проснулся, пора покормить его».
— Я к Феде тогда поднимусь, — сказал ей вслед Конь, и, вдохнув запах летних цветов, усмешливо прошептал: «А вот как я сюда расчеты буду носить — сие мне неведомо. Ну, впрочем, хочу мучиться — и буду, сего мне никто запретить не может».
— Федор Савельевич, — мальчик свесил рыжую голову вниз. «Я чертеж нашел, какой вам нужен был».
— Иду, спасибо тебе, — отозвался зодчий, и, в последний раз взглянув в ту сторону, куда ушла Марфа, чуть улыбнулся своим мыслям.
Девчонки бегали по озерному мелководью, задрав подолы, гоняясь друг за другом. Федосья посмотрела на них, и, незаметно повернув голову, в сторону тропинки, что вела к сеновалу, вздохнула. С того вечера они встречались еще три раза, а потом ему надо было ехать на Москву.
— Но ты, — велел Кольцо, — ежели что, ежели увидеть меня захочешь, так грамотцу спосылай.
Тут в деревне соседней ямщик есть, тоже Иваном зовут, я ему золота дал, он все обделает, как надо.
Федосья вздохнула и, приподнявшись на локте, сказала: «Что ж с нами будет-то, Ваня?».
Да ничего не будет, — рассмеялся Кольцо, поворачивая ее спиной. «Повенчаемся, будем вместе жить, деток растить. Что еще может быть-то?».
«Я не хочу», — зло сказала тогда себе Федосья, сдерживаясь, чтобы не стонать. «Не хочу за него замуж. А как — матушке все рассказать? Господи, и что ж она мне ответит? Или не рассказывать — просто уехать в Лондон, и все? Но ведь он, же поймет!»
— А ты, Федосеюшка, что стесняешься? — прошептал ей Кольцо. «Тут народа на версты вокруг нет, ты кричи, коли хочешь», — он усмехнулся, и, потрогав ее в нужном месте, услышал нежный, слабый стон.
«Вот так», — пробормотал Кольцо, переворачивая ее спиной вверх, подминая ее под себя.
«Вот так, Федосья!».
— Ты чего грустишь! — Лиза подбежала к ней. «Айда, с нами!».
«Ну, может, ошиблась я, — думала Федосья, гоняясь за девчонками. «Может, следующим месяцем придут. А там мне уже в Лондон ехать надо! Грамотцу я ему пошлю, конечно, а вот что дальше делать-то, Господи!»
— Поймала! — она, расхохотавшись, заключила в объятья Марью. «Пойдемте, полдничать надо, а потом — заниматься».
Девчонки побежали по дороге к усадьбе, а Федосья шла следом, наклоняясь, срывая цветы, слушая и не слыша бесконечную трель жаворонка в высоком, летнем небе.
.
— Ну вот, — сказала Марфа, разгибаясь, — иди сюда, покажу тебе, в коем сундуке, что лежит, ежели вдруг на корабле тебе это понадобится.
Федосья сидела у окна, бездумно накручивая на палец кончик толстой, темной косы.
— Вон оно значит, как, — сказал Кольцо, смешливо глядя на нее. «Ну, теперь, Федосья, честным, пиром, да за свадебку, иначе никак нельзя».
Она молчала, отвернувшись, чувствуя, как слезы капают на щеки.
— Надо мне сватов заслать, — атаман потянул ее к себе. «Как раз до Успенского поста и повенчаемся, время есть еще. А потом со мной поедешь, мы сейчас крепостцу на Тюменском волоке ставить будем, там дом нам возведу, большой, стены вокруг хорошие будут, жить там не страшно. Перезимуешь, а там и дитя принесешь. Ты кого хочешь — парня, али девку?
— Никого, — вдруг, зло, сказала Федосья, поднимаясь. Кольцо поймал ее за руку и властно рванул к себе. «Ты, смотри, Федосья, ежели случится, что с дитем моим — я ведь и до Разбойного Приказа дойду, не остановлюсь. Знаешь, что с бабами бывает, кои плод травят?
Кнутом их бьют, а опосля — в монастырь ссылают, навечно».
— А ты меня не пугай, — прошипела девушка. «Выкину и выкину — поди, узнай, почему сие случилось?».
— Ах, вот ты как заговорила! — Кольцо, вдруг, ударил ее по щеке — больно.
— Ты смотри, Федосья — я ведь скажу, что выкинула ты, потому как травы пила. А у кого ты сии травы взяла — у матушки своей, вся Москва знает, что Марфа Федоровна даже и семью царскую пользует. Однако одно дело — колено Ивану Васильевичу лечить, а другое — младенцев невинных убивать. Так что и матушка твоя под кнут пойдет — сего ты хочешь?
Он притянул ее к себе и вдруг, хищно, улыбнулся. «Ну, прости, что руку поднял — то ведь дитя мое, первое, Федосеюшка, да и люблю я тебя более жизни самой — знаешь ты это. Не повторится сие более. Ну, иди сюда, приласкаю тебя».
— Не хочу, — стиснув зубы, ответила она. «Меня и так вон — мутит с утра, голова кружится, болит. Оставь меня, Ваня».
— Как это оставь? — он поднялся, и прижал ее к стене сеновала. «Мужу отказывать нельзя, Федосья, хоша что — однако мужу ты давать должна, иначе нельзя». Он стал поднимать ей сарафан, но девушка вырвалась из его рук: «Не хочу! Не жена я тебе, и оной не буду!»
— Это как это не будешь? — Кольцо поймал ее и грубо раздвинул ей ноги. «Будешь, — сказал он, расстегиваясь, и потом, усмехаясь, положив руки на ее маленькую грудь, повторил:
«Будешь, Федосья, никуда ты от меня не денешься».
— Федосья, да ты что заснула? — мать стояла перед ней. «Господи, ровно не в подмосковной была, а в остроге сидела — бледная вся, круги под глазами». Мать озабоченно взяла ее запястье и прислушалась, склонив голову: «Нет, вроде в порядке все. Ну, не томись, недолго тебе до брачного ложа-то осталось», — она рассмеялась.
Федосья слушала ровный голос матери и думала: «Господи, ну, может, я на корабле выкину?
А спрятать сие как? Там же тесно, узнают еще. Ну, мало ли, заболела и заболела. А ежели не выкину? В сентябре — это ж уже четвертый месяц будет. Как я под венец-то пойду с этим?
И даже если выкину — что мне сэру Стивену-то сказать, как скрыть оное? Никак же не скроешь. Господи, ну что ж мне делать-то?».
— В коем сундуке книги Федины? — вдруг, остановившись, спросила мать.
— В этом, — наугад показала Федосья.
— И чем ты только слушаешь? — вздохнула Марфа, и, внимательно посмотрев на дочь, спросила: «Случилось что, Федосеюшка? Что ты грустная-то такая?»
— Так с вами со всеми расстаюсь, — сглотнув, ответила девушка. «Не приведи Господь, случится еще что».
— Уж через год и увидимся, — мать нежно поцеловала ее. «Ну, пойдем, накрыли уже в трапезной- то».
Девчонки сидели вкруг стола, и, перебивая друг друга, рассказывали Феде о подмосковной.
— Ты теперь уедешь, — погрустнела Лиза, — и Федосья тако же, мы о вас скучать будем.
— Да встретимся скоро, — Федор пощекотал сестру, и та, — как всегда, — скисла от смеха. «Ты уж большая будешь, Лизавета, восемь лет тебе исполнится, а вам — кивнул он двойняшкам, — шесть».
— Как приеду в Лондон, — мечтательно закатила глаза Марья, — сразу матушку попрошу мне охотничье платье пошить, бархатное, и камзол, как у нее. И сапожки высокие, голубой кожи».
— А мне, — Прасковья вытянула ногу в алой, сафьяновой туфле, — вот такого цвета. Ну, или темного, но тоже красного.
— Зачали о нарядах, так не остановить вас теперь, — кисло сказал Федор, но, тут же, оживившись, добавил: «Вы, ежели хотите, скажите мне, что за платья вам нужны, я нарисую».
— А ты и платья умеешь? — Лиза широко раскрыла синие глаза.
— То, баловство, конечно, — рассмеялся брат, — что там рисовать. Каждой вам альбом сделаю, хоть рассматривать будете.
— Ну, за трапезу, проголодались, наверное, — Марфа с Федосьей вошли в палату.
Девушка села напротив матери, избегая ее взгляда. Начался мясоед, и на вторую перемену принесли жареных поросят. Федосья бросила один взгляд на дымящийся, сочный кусок, и, давясь, сдерживаясь,
