Тот почесал лоб. «Покажу вам что-то. Недавно привезли, из Персии. Есть такое место — Сарисанг, там добывают лучшие в мире камни такого рода, — он подставил к большому, с множеством ящичков шкафу орехового дерева, короткую лестницу, и, осторожно положив что-то на ладонь, протянул это Генри.
Камень был чистейшего, режущего глаз лазоревого цвета, с еле заметными, сверкающими прожилками. «Вот, — сказал ласково Кардозо, — мы его можем оправить в золото и окружить бриллиантами. Камни у меня хороших граней, Моше, мой младший брат, — он в Антверпене живет, — как раз ими занимается».
Генри решительно кивнул головой: «Беру! Мерку мы принесли, — он вынул из кармана камзола кожаный шнурок.
— Тонкие пальчики, — одобрительно сказал ювелир. «Ожерелье то, для миссис Рэйчел, — он улыбнулся, — как раз к февралю будет готово, мистер Питер, как вы и просили. Топазы сейчас жду, из Нового Света. Ну, капитан, — он протянул руку Генри, — через два дня заходите за кольцом. Стоить будет вот столько — Кардозо написал что-то на клочке бумаги. «Это со скидкой, разумеется».
Гудзон усмехнулся и кивнул головой.
Ювелир порылся под прилавком и протянул Питеру связку писем: «Вот, тут для вашей жены и матушки, из Амстердама, только третьего дня доставили».
— Передам, — мужчина принял перевязанные лентой конверты. «И через неделю собрание вкладчиков, мистер Кардозо, не забудьте. Ну, я гонца еще пришлю. Насчет того дома на Кричерч-лейн, что вы присмотрели — мой стряпчий вас ждет, он поможет оформить купчую».
Когда они вышли на Биверс-маркет, Питер, прищурившись, — яркое, осеннее солнце заливало гомонящую со всех сторон толпу, сказал: «Так, теперь перекусим, дорогой зять, а потом — к цирюльнику, к нему еще отец мой покойный ходил, и дядя тоже». Мужчина оглядел свои ногти и сказал: «И мне, пожалуй, пора».
— А что, — спросил Генри, когда они уже сидели над блюдом с устрицами, — переезжает этот мистер Кардозо, дом новый покупает?
Питер тонко улыбнулся. «Ну, я бы не сказал. Им на молитву надо где-то собираться, в домах неудобно все-таки. Только это, сам понимаешь, — он полил устрицы лимонным соком, — между нами».
Принесли две бутылки белого бордо, и Генри спросил, разливая вино по бокалам: «Скажи, а правда, ну, эти слухи насчет Ворона, дяди твоего…»
— Чистейшая, — хмыкнул Питер. «Дочь его, кузина моя, Мирьям, в Амстердаме живет.
Акушерка, как мать ее покойная, и замужем уже».
— Да, — Генри погладил бороду, — вот уж верно, бесстрашный человек был сэр Стивен, я бы, например, — побоялся».
В синих глазах Питера заметались искорки смеха. «А я бы — нет, да вот — не потребовалось.
Скажи мне, Генри, ты слышал о таком капитане Лаве, ирландце, он в Карибском море плавает?»
— Он в Карибском море грабит, — хмуро поправил его Генри. «Ты знаешь, что он продает людей с захваченных кораблей берберским пиратам? Ну, тех, понятное дело, за кого выкупа не получишь. Когда я жил в Голландии, так один из барков тамошней Ост-Индской компании сгинул».
— Я у него в плену был, — Питер усмехнулся и проглотил устрицу. «С племянником своим, Дэниелом Вулфом, он с капитаном Ньюпортом плавал. Ну да мы бежали, и миссис Рэйчел тоже освободили. Он ведь всю семью ее убил».
Генри помолчал и сказал: «Туда, куда я иду, эти мерзавцы обычно не заглядывают — во льдах им брать нечего. Но я буду держать глаза открытыми, Питер».
— Спасибо, — мужчина пожал ему руку и поднялся: «Так, теперь пойдем, этому цирюльнику дядя Джованни тут какие-то флорентийские рецепты рассказал, такого мыла, ты нигде больше не достанешь, только у него». Питер рассмеялся, и мужчины, расплатившись, поднялись по стертым, каменным ступеням на улицу.
Женщины сидели в креслах у камина. Марфа скинула туфли, и, поставив ноги на рыжую спину Цезаря, зевнула, не раскрывая рта.
— Жалко, что мне нельзя на лодке покататься, — грустно сказала Рэйчел, вздохнув.
Свекровь потянулась и взяла ее руку: «Милая моя, там, — Марфа посчитала на пальцах, — пятеро детей, хоть Джону и четырнадцать, но он все равно — ребенок. Еще толкнут, не приведи Господь. Как ты себя чувствуешь?»
— Хорошо, — Рэйчел улыбнулась. «Матушка, а когда он ворочаться уже начнет? Миссис Стэнли говорит — скоро».
— Скоро, — Марфа похлопала по ручке своего кресла. «Иди-ка сюда». Когда девушка встала, Марфа, бросив один взгляд на ее живот, улыбнулась: «Садись поближе, и тоже — туфли сними, ты пока такая маленькая, что рядом со мной уместишься».
— Это пока, — грустно сказала Рэйчел, подбирая свои шелковые, цвета нежной листвы юбки.
— А ты не грусти, — Марфа потянулась и взяла с круглого стола орехового дерева связку писем. «Родишь, и станешь опять — легкая, как птичка. У меня всегда так было». Она поцеловала невестку в щеку и весело сказала: «Ну, давай почитаем!»
— Дорогая миссис Марта, — начала она. «Надеемся, ваши дети здоровы, а особые пожелания здоровья и благополучия передавайте, нашей милой Ракели…»
Девушка ахнула, и покраснела: «Вы им написали!»
— Ничего я им не писала, — ворчливо ответила Марфа. «Донья Хана этого всем замужним желает, на всякий случай. Слушай дальше».
— Иосиф уехал в Падую, за своей докторской степенью, весной следующего года должен вернуться. Практика Мирьям процветает, ее теперь зовут не только на роды, но и к младенцам, когда они болеют. Сейчас она уехала в Париж, заниматься с этой известной французской акушеркой, Луизой Бурсье. Королева Мария Медичи в ноябре ожидает ребенка, и мадам Бурсье хочет, чтобы Мирьям помогала ей на родах, — Марфа отложила письмо и задумчиво пробормотала: «Правильно, я же просила Майкла поговорить с этой Бурсье. Ну, надеюсь, там все удачно пройдет».
— Дорогая миссис Марта, пересылаем вам письмо от младшей сестры покойной Эстер, Мирьям Горовиц. Они с мужем живут в Кракове. Вы только, пожалуйста, не волнуйтесь, прочтите его спокойно. Шлем вам нашу любовь и благословение, донья Хана и дон Исаак Мендес де Кардозо.
— Чего бы ради мне волноваться? — хмыкнула Марфа. Она проглядела написанное изящным почерком письмо, и, поцеловав Рэйчел в лоб, сказала: «Сейчас вернусь».
Виллем и Джованни, сидя за большим столом в кабинете адмирала, что-то обсуждали, просматривая большие, покрытые исправлениями, листы бумаги.
Марфа закрыла за собой дверь, и, подойдя ближе, тихо сказала: «Лиза жива. И дочь ее, Мария — тоже».
Мэри посмотрела на изящный пистолет, что лежал рядом с бокалом вина, и твердо сказала:
«Я поеду на Москву, и привезу их, матушка».
Марфа оторвалась от какого-то письма, и, отложив перо, сухо ответила: «Никуда ты не поедешь. Ты сейчас обвенчаешься, отправитесь в Нортумберленд, а в феврале — уйдете в море. Все».
— Матушка! — Мэри закинула ногу за ногу и обхватила пальцами колено. «Вы же сами сказали, Михайло Данилович не может уехать из Парижа, а дядя Матвей — уже старый человек, у него дочь на руках. Дэниел в море, у Питера — работа и Рэйчел. Значит, только я остаюсь».
— А у тебя на руках — Генри, Джон и Энни, не забывай, — мать встала, и, вздохнув, отдернув бархатные портьеры, посмотрела в окно. «Хорошая осень, сухая, — пробормотала женщина.
Она посыпала чернила песком, и, шурша юбками, наклонилась над дочерью, поцеловав ее в белокурый затылок.
— Девочка моя, — ласково сказала Марфа, — я и так тебя и Энни похоронила уже. Не надо, милая. После всего того, что было — не надо.
Она вдруг почувствовала слезы у себя на руке. Острые лопатки под льняной рубашкой задвигались, и Мэри, помотав головой, всхлипнув, сказала: «Он ведь такой хорошенький был, матушка. Николас. Глазки синенькие, и улыбался мне. Ну почему, почему так!»
Марфа присела на ручку кресла и прижала к себе дочь.
