Рубашка на шлюхе затрещала, и он, навалившись сверху, усмехнулся: «Потом в речке помоешься, тут близко».
— У меня французская болезнь, — глухо, чувствуя на губах вкус навоза, промычала Полли.
Вискайно расхохотался: «Врешь, милочка, я-то знаю, что от нее бывает, видел шлюх на своем веку. А ну, раздвигай ноги!».
Женщина куда-то поползла, и, разозлившись, Себастьян вынул кинжал: «Будешь упрямиться, тебе больше нечем зарабатывать станет — я тебя всю на клочки изрежу».
Полли ощутила острую боль и тепло льющейся крови. «Это я только начал, — предупредил Вискайно, ставя ее на четвереньки, пригибая голову вниз.
Она потеряла счет времени, дергаясь при каждом толчке, отплевываясь от листьев и грязи, забившей рот. Наконец, по бедрам потекло липкое и горячее, и Полли услышала его голос:
«Платить не буду, слишком ты строптивая».
— Впрочем, — Себастьян перевернул ее, и, вглядевшись в окровавленное, испачканное, с затекшим глазом лицо, плюнул ей на разбитые губы: «На, вот, утрись».
Полли услышала его гулкие шаги на мосту, и, едва встав, — голова кружилась и гудела, — почти на ощупь стала спускаться к Тибру.
Плеснув в лицо водой, она застыла — сзади раздался шорох.
— Синьора Полина, — потрясенно сказал Чезаре, — я стал волноваться, где вы…Ребят там оставил, ну мало ли что, а сам решил вас найти.
— Я кричала, — разрыдалась Полина, — но тут так далеко, так далеко.
Она посмотрела на жесткое, покрытое шрамами лицо Чезаре и вдруг подумала: «Господи, он ведь разбойник, его и так папа к смерти приговорил, он тут рискует, и не за золото — они с Фрэнсисом друзья, уже два десятка лет как».
— Ну-ка, — сказал Чезаре, поддерживая ее за локоть. «Я вас сейчас к Франческо отведу, а сам отправлюсь потолковать с этим синьором, по душам, так сказать».
Полина вытерла лицо о рукав его рубашки, и всхлипнула: «Спасибо, синьор Чезаре».
Фрэнсис прислушался, и, закрыв мадридское издание «Дон Кихота» сеньора Сервантеса, быстро прошел в переднюю. Распахнув дверь, он одно мгновение стоял на пороге, а потом тихо сказал: «Я сейчас». Поцеловав Полли, он спустился с подсвечником в руках вниз, и, найдя глазами Чезаре, тяжело вздохнул: «Спасибо. Отпусти своих ребят, и подожди тут до рассвета. Если я не вернусь, спрячь Полину и Алессандро, и потом вывези — через Чивитавекквью».
— Но этот, — хмуро запротестовал Чезаре, почесав густые, седоватые волосы.
— Я сам, — коротко ответил Фрэнсис.
— У тебя сын, — Чезаре показал глазами вверх, на окна комнат.
— У тебя, — двое, — Фрэнсис помолчал. «Да тебя к нему и не пустят, зачем голову зря на плаху класть? А меня — пустят. Все, будь тут».
Римлянин только пожал ему руку — крепко.
Полли сидела, привалившись спиной к сундуку, смотря на обитую шелковыми шпалерами стену. «Никогда себе не прощу, — подумал Фрэнсис. «Никогда».
Он поднял жену, и повел ее на кухню. «Как Алессандро? — вдруг спросила Полли, еле шевеля губами.
— Тихо, — велел Фрэнсис. «Спит, все хорошо».
Вода в горшке над очагом была еще горячей. Он снял со стены большой медный таз, и, принес из опочивальни чистую рубашку. «Там, у меня, в сундуке, — тихо сказала Полли, — мазь. И отвар еще, в темной склянке».
Он вымыл Полли, и, сделав, все, что надо, одев ее, закутал в кашемировую шаль, пристроив у себя на коленях. «Теперь послушай, любовь моя, — нежно сказал Фрэнсис, — если я до рассвета не вернусь, бери Алессандро, донесения и уходи — Чезаре о вас позаботится. Тут, — он обвел рукой комнаты, ничего подозрительного нет, оставляй все».
Жена подняла черные глаза, — один совсем заплыл, — и едва слышно проговорила: «Не надо, Фрэнсис, не надо, милый».
— Я должен, — так же, шепотом ответил он. «Я должен, Полли».
— Я с Александром посплю, — она все смотрела в сторону и Фрэнсис, опять поцеловал ее, глубоко: «Я тебя отнесу. И вино рядом оставлю, сейчас ты не хочешь, а потом — захочешь. И не бойся ничего, пожалуйста».
Фрэнсис прижался к ее губам и Полли, одним дыханием, сказала: «Вернись».
Он кивнул, и, подхватив ее на руки, поднялся.
Алессандро потер заспанные глаза и радостно сказал: «Мама! Ты тут!». Мальчик залез к маме под теплый бок и, зевнув, вдохнув знакомый запах роз, — заснул еще крепче. Полли положила руку на мягкие кудри, и, опустив веки, стараясь не расплакаться, — стала молиться за мужа.
— Что-то вы поздно, — папский гвардеец недовольно полистал бумаги. «Хотя сеньор Вискайно сам недавно вернулся, на обеде был, с кардиналами».
— Я совсем ненадолго, — угодливо улыбнулся чиновник, — невысокого роста, в сером камзоле.
«Принес еще кое-какие документы для сеньора Себастьяна».
— Вот тут распишитесь, — гвардеец указал на страницу в большой, переплетенной в кожу тетради. «По приказанию его величества короля Филиппа, для безопасности, сами понимаете. И фамилию рядом, разборчиво, а то, бывает, почерка и не прочитаешь».
Чиновник подчинился, и, посыпав лист песком, сказал: «Оружия нет, можете меня обыскать».
Он развел руки в стороны и гвардеец, рассмеявшись, махнул рукой: «Да какое там оружие у вас в канцеляриях. Проходите, — охранник взглянул на страницу, — синьор Франческо».
Фрэнсис легко взбежал по широкой лестнице наверх, и постучал в резную, с накладками из майолики, дверь.
— Ну, кто еще там? — раздался недовольный голос Вискайно. «Ночь на дворе».
— Это я, — подобострастно ответил Фрэнсис, — синьор Франческо, из апелляционного суда, мы вам забыли передать кое-какие бумаги, важные.
— Заходите тогда, — разрешил Вискайно.
Фрэнсис незаметно повернул ключ в замке, опустил засов, и, подняв блеснувшие льдом серые глаза, сказал сеньору Себастьяну, что сидел в кресле у камина, с кубком вина в руках:
«Ну, вот и я».
Полли снился костер.
Она стояла, привязанная к столбу, посреди какой-то зеленой лужайки. В небе, — она подняла голову, — неслись быстрые, серые облака, совсем рядом было море — огромное, плоское. Она посмотрела на каменные домики, на частокол, что окружал деревню, и вздрогнула — огонь занялся весело, жарко.
Высокий, широкоплечий мужчина с ледяными, лазоревыми глазами, подбросил еще веток, и отошел, скрестив руки на груди. Она, было, попыталась вырваться, но веревки держали крепко, и Полли, услышав крик Александра: «Мамочка!», — разрыдалась, пытаясь протянуть к нему руки. Она вдруг подумала: «Я же видела это, видела. На Кампо деи Фиори, в тот день, когда сожгли синьора Бруно. Там был священник, высокий, с темными глазами, он еще посмотрел на меня. Он должен меня спасти, где он?».
Но вокруг не было, ни одного человека — только сильный, резкий западный ветер, что раздувал пламя, и тот мужчина напротив — он так и не пошевельнулся, только чуть улыбнулся красивыми губами и все продолжал следить за ней.
— Мамочка! — услышала она голос Александра. «Мамочка, ты что?»
— Ничего, сыночек, все хорошо, просто сон приснился, — не зажигая свечи, отозвалась Полли.
«Спи».
Ребенок засопел, а она, укрыв их обоих шелковым одеялом, прислушалась — в комнатах было тихо, Фрэнсис не возвращался.
Александр поворочался и Полли нежно подумала: «А ведь он родился ровно через девять месяцев после той ночи, когда казнили синьора Бруно. Хотелось жизни, да, — она невольно улыбнулась и застыла — дверь опочивальни чуть приоткрылась.
