кремлевским холмом, по широкой реке шла какая-то лодья, золотые, рыжие, бронзовые листья усеивали сухую, чуть колеблющуюся под ветром траву.
— Нечего тянуть, — услышала она ворчливый голос мужа и чуть улыбнулась. Федор решительно застучал рукоятью плети в ворота, они медленно, со скрипом растворились, и Лиза, подобрав подол темно- синего, вышитого летника — вошла вслед за мужем на чисто прибранный двор.
— А руки мужской все равно нет, — мимолетно подумала она, поднимаясь на крыльцо терема.
«Крышу, Степа говорил, починили им, а ступеньки, вон, просели. Ну, конечно, баба с детишками одна, все маленькие еще, Марья старшая у них».
Ульяна Федоровна, — высокая, худощавая, с красными, от волнения щеками, встречала их в крестовой горнице.
Поклонившись, она жалобно сказала: «Федор Петрович, ну как мне с детьми-то с места сниматься? Уж не выгоняйте нас, прошу, и так уже, — женщина вздохнула, сжав длинные пальцы, — из Москвы в Ярославль приехали, потом — сюда, тяжело-то вот так, с места на место скитаться».
— Да никто вас выгонять не будет, — усмехнулся Федор, садясь на лавку. «Что там Иван Никитич на Москве делает — сие вас не касается, живите себе спокойно. Мы с Лизаветой Петровной по иному делу к вам пришли».
Лиза поклонилась женщине и подумала: «Господи, бедная, дышит-то как прерывисто. Ну да Федя, конечно — кого хочешь, испугает, ежели не знать его».
— Перекусить-то, — спохватилась боярыня Романова, и, высунувшись за дверь, прошептала что- то.
Она опустилась на лавку, и, комкая край плата, неуверенно сказала: «А вы, Лизавета Петровна, говорят, болели?»
— Болела, — легко согласилась Лиза, — да, милостью Божией оправилась». Она перекрестилась и взглянула на дверь, — маленькая, стройная, девушка, с толстыми, белокурыми косами вошла в горницу с деревянным подносом в руках.
— Сие дочка моя старшая, Марья, — сказала Ульяна Федоровна, расставляя на столе заедки и кувшин с медом.
Девушка низко поклонилась, и Федор увидел, как она покраснела, — до нежной, украшенной только простой ниткой жемчугов, шеи. «Хороша, — смешливо подумал мужчина, — ну да говорил же я — Петька плохой не выберет».
Марья выскользнула за дверь и Федор, выпив, сказал: «Вот, что, Ульяна Федоровна, коли б время другое, было, мы бы по-старинному поступили, как отцами нашими заповедовано, как положено, разговор завели…»
— Сватать приехали, — испуганно подумала боярыня Романова. «Господи, да за кого? Уж не за князя ли Пожарского? Тот-то, Минин, женат вроде бы, Татьяной у него жену зовут. Господи, все с этой смутой перепуталось, но не стал бы Федор Петрович сватовством у простолюдина заниматься, сам, же он кровей древних, понимает — тако же и мы. Господи, спаси и сохрани, даже с Иваном Никитичем не посоветоваться, как же девку без отца замуж выдавать? А коли убьют Ивана? Хоша, говорят, новым царем сын Филарета патриарха будет, сродственник наш, а вдруг нет? Еще сошлют в Пустозерск какой-нибудь, девка там зачахнет, умрет, али за совсем худородного замуж выйдет, пьяницу какого-нибудь. Ох, Господи, грехи наши».
— Ульяна Федоровна, — осторожно сказала Лиза. «Вы Федора Петровича послушайте, что говорит он».
— А, да, да, — закивала боярыня Романова.
Федор терпеливо повторил: «Дак вот, Ульяна Федоровна, сын мой старший, Петр — по душе ему ваша Марья пришлась».
— Как? — забормотала Романова. «А как же, Федор Петрович, ну, с Иваном Никитичем, ну, что он…, - женщина не закончила и густо покраснела.
— То отец, — рассудительно ответил Федор, — а то-дочь. Петр наш, ежели все сложится, с Марьей жить станет, а не с Иваном Никитичем, — боярыня Романова посмотрела на едва заметную улыбку мужчины, и чуть не охнула вслух: «Господи, честь, какая. Кровные родственники Ивана Васильевича покойного, на ступенях трона рождены, да и богат Федор Петрович — даже со смутой этой, вона, сколько вотчин у него тут, на Волге одной. А Петра — то я видела этого — красавец, в родителей, и высокий какой. Господи, еще Марья упрямиться начнет, ну да ей, дуре, объясню, что по нынешним временам за такое сватовство руки им целовать надо».
— Может, — ласково предложила Лиза, — вы, Ульяна Федоровна, Марьюшку позовете? Все ж прошли те времена, как девушек, не спросивши, замуж выдавали. Ежели не по душе ей Петя, мы ее неволить не будем, грех это.
— Да, да, — закивала Романова, и Лиза, подождав, пока она выйдет, шепнула мужу: «Совсем обомлела, бедная».
— Конечно, — вполголоса ответил Федор, — она ведь сидит тут и ждет, — когда ее в Каргополь сошлют, ну, за Ивана Никитича дела. А тут мы, — он рассмеялся и, закинув руки за голову, потянулся, — со сватовством сим.
— Иди, иди, — раздался из-за двери голос Ульяны Федоровны.
Марья Романова робко вошла в крестовую палату и, низко поклонившись, подумала:
«Господи, какая матушка у Пети красивая. Видать, помогли молитвы-то, оправилась она».
Девушка почувствовала, что краснеет, и, сжав руки, подумала: «Да не может быть такого, Господи, чтобы они меня за Петю сватать приехали».
— Вот, — добродушно сказал Федор, — Марья Ивановна, сын наш, Петр Федорович, спрашивает — не согласитесь ли за него замуж пойти? Вы уж простите, что заместо сватов мы сами к вам явились, — мужчина развел руками, — да время такое.
Лиза увидела слезы в синих, укрытых длинными, темными, ресницами глазах, и девушка сказала, — нежно, тихо, едва дыша: «Вы передайте, пожалуйста, Петру Федоровичу, что сие честь для меня великая, и что я согласна, конечно, согласна!»
Ульяна Федоровна подозрительно посмотрела на дочь: «Ну да, конечно, сего Петра попробуй не заметь — двенадцати вершков, косая сажень в плечах. И хорошо, что молодой, зачем Марье со стариком жить».
— Ну все, — она повернула дочь к двери, — сказала, что взамуж за него пойдешь, и хватит, неча тебе тут со взрослыми сидеть».
Марья еще раз поклонилась, и Лиза ласково подумала: «Ну да хорошая девица, сразу видно.
Господи, спасибо тебе».
— А что, сватья, — Федор оглядел стол, — может, водочки все же выпьем? Обед прошел уже, можно, немножечко.
— Сейчас, сейчас, Федор Петрович, — засуетилась Романова и Лиза едва слышно, укоризненно, сказала: «Федя!»
— А что? — муж поднял бровь. «Ты порядков старых не рушь, Лизавета, предки наши по стаканчику пили на сватовстве, и нам, — тако же надо».
Когда они вышли из ворот усадьбы, Лиза посмотрела на сына, — тот стоял на откосе холма, засунув руки в карманы кафтана, рыжие волосы ерошил ветер, — и тихо проговорила:
«Может, стоило бы их Покровом этим повенчать, Федя? Что ждать-то?»
— Дак Лизавета, — муж взял ее за руку, — война же. Я, конечно, за Петькой присмотрю, однако знаешь ты, — не такой я человек, чтобы сына прятать, когда народ наш, весь, на врага поднялся. А случись что с ним — Марья вдовой останется, да еще, может, и с чадом на руках.
Девке семнадцати еще не было, тяжело сие. Пусть подождут, как поляков разобьем, как царь у нас будет — пусть и женятся.
— А ведь Федя тако же — может с войны не вернуться, — пронеслось в голове у Лизы. «Господи, нет, только не это!».
Сын подошел к ним, и Федор, глядя на обеспокоенное, еще совсем молодое лицо, рассмеялся: «Да иди, Петька, женихайся. Там, правда, Ульяна Федоровна в палате крестовой сидит, ну, да, может, выйдет,
