— Да, — тихо сказал Молле, разглядывая коричневую шерсть и длинные уши животного.
«Очень хорошо у тебя получилось. Ты, когда во Флоренции будешь, не забудь сходить в сады Боболи, я тебе записку дам, тебя пропустят. Зарисуй там все, непременно. Хоть они по старой моде сделаны, но все равно — тебе полезно будет».
— Конечно, месье Молле, — Степа потянулся за тетрадью с расчетами и тут же встал — в шатер вошел отец.
— Месье Молле, — Федор чуть поклонился, — я у вас заберу сына, буквально на несколько мгновений. Он улыбнулся и, подтолкнув Степу к выходу, шепнул ему: «Вот видишь, не зря я с тобой математикой занимался, хоть и розы — но все равно считаешь».
Он вышли в теплое сияние солнца, и Федор, взглянув в сторону котлована, сказал: «Сегодня после обеда уже сваи начнем вбивать. Ты вот что — собирайтесь там с Франсуа, я карету на следующую неделю заказал, вы же не верхами поедете?»
Сын только закатил лазоревые глаза и Федор усмехнулся: «Ну да, ну да. Ни почитать, ни порисовать. Мать за вами присмотрит — как вы там обустроились, и дальше отправится — в Венецию. А список чертежей, кои де Броссе нужны — вот он, — отец вытащил из кармана камзола свернутый лист бумаги.
— Я из Польши, — он подмигнул сыну, — прямо в Венецию, так что уже в Италии увидимся.
Чертежи эти можешь с гонцом послать, а сам в Рим потом езжай, — Федор погладил рыжую бороду, — де Броссе тебе даст письмо к синьору Мадерна, тому, что собор святого Петра достраивал. Поучишься у него.
— Батюшка! — Степа открыл рот. «Спасибо вам!»
— Спасибо скажешь, — Федор поцеловал мягкие волосы на затылке юноши, — как тут все, — он обвел рукой огромный, заставленный шатрами участок, — в зелени купаться будет, а посреди — дворец стоять. Все, иди, считай свои цветочки, это тебе — Федор посмотрел на свои испачканные грязью руки, — не водокачку чинить.
Степа улыбнулся, И, на мгновение, прижавшись головой куда-то к локтю отца — забежал обратно в шатер.
— Ну, вот мы и тут, — Марфа забрала у племянницы девочку, и, покачав ее, сказала: «Ты не бойся, иди к портнихе, Эстер у нас сытая, долго спать будет. Тут же и встретимся Мирьям взглянула на огромное, заставленное шатрами поле, и, про себя вздохнув, подумала: «Завтра с утра, да. Всего пару часов, молока я Хосе оставлю, он Эстер покормит.
Господи, что же я делаю? Но я не могу, не могу, хотя бы один только раз…
— Мама, — Авраам поднял черноволосую, кудрявую голову, — пойдем с нами, там машины!
— В следующий раз, милый, — улыбнулась Мирьям, и, помахав им рукой, быстрым шагом направилась к Сене. Завернув за угол какого-то дома, она подозвала босоногого мальчишку, что играл в камушки на мостовой, и сказала: «Беги на стройку, вот тебе записка, отдашь ее месье Теодору, архитектору, тебе сразу его покажут. Вот, — она протянула мальчишке серебряную монетку, и тот, улыбнувшись, сказал: «Почту за честь, мадам, не волнуйтесь, все будет в порядке».
Мирьям обернулась, — мальчишки уже не было видно, и, вздохнув, постучала медным молотком в дверь с вывеской: «Мадам Оливье».
— Как у вас тут чисто, батюшка, — одобрительно сказала Мария, держа за руку Авраама. «Я думала, на стройке — всегда грязно».
— Если не убирать, — хохотнул Степа, что шел впереди, — то, конечно, грязно будет. А у нас тут, — он улыбнулся, — если кто мусор на землю бросает, тому месье де Броссе из жалования вычитает. Вон, — он указал рукой, — видите, ящики стоят, — только туда все кидаем.
Они шли по мосткам к котловану, и маленький Питер, побежав вперед, сказал: «Я сам!»
— Э, нет, милый мой, — Федор нежно взял его за руку, и, обернувшись, сказал: «Матушка, давайте мне и Марту тоже, я за ними послежу».
Маленькая девочка поерзала у него на руках, и, приникнув головой к груди, проговорила:
«Большой! Дядя большой!»
— Очень, — усмехнулся Федор, и, войдя на деревянный помост, построенный над котлованом, сказал: «Ну, вот видите — это поршневые насосы, их еще древнегреческий инженер придумал, Ктесибий. Сегодня мы тут все осушим и начнем вбивать сваи, для фундамента.
— А вы же не знаете еще, какой дворец будет? — недоуменно спросила Марья. «Как же его возводить?»
— А мы не возводим, — Федор на мгновение отпустил руку Питера и погладил каштановые косы дочери. «Мы только котлован вырыли и сделаем сваи, а к середине лета, как тут все окончательно просохнет — тогда уже строить начнут.
— Машины, — благоговейно сказал маленький Питер, открыв рот. Он прижался к деревянному ограждению, и кто-то из рабочих, заметив их, крикнул: «Большая у вас семья, месье Теодор!
Все работает, не извольте беспокоиться».
— Качает, — Питер указал Марте на спускающиеся вниз рукава из просмоленного холста. «Воду качает. Я нарисую — как».
— Очень красиво, — Авраам посмотрел на суету людей в котловане и спросил: «А сколько тут рабочих?»
— Чуть меньше, тысячи — ответил Теодор и обернулся: «Что там еще?»
Он прочитал записку, что передал ему босоногий мальчишка, и, нахмурившись, сунув ее в карман, сказал: «Ну, пойдемте, я вам еще наши сваи покажу, — мы их как раз сейчас в котлован спускать будем.
Марфа чуть отстала и, увидев, как сын незаметно выбросил записку, нагнувшись, — накрыла носком атласной туфли скомканную бумагу.
— Что такое, бабушка? — обернулся Степа.
— Сейчас ленты на туфле завяжу, и сразу за вами, — пообещала Марфа, одним быстрым, мгновенным движением сунув записку в бархатный мешочек, что висел у нее на запястье.
Элияху наклонился над большим креслом и сказал худощавому, темноволосому подростку:
«Все очень хорошо, ваше Величество. Позвольте, я затяну потуже проволоку, и все — на этом закончим».
Людовик шмыгнул заложенным носом и, вытерев его об рукав камзола, заикаясь, спросил:
«Е-еще д-долго?»
— К осени все будет готово, — Элияху мягко улыбнулся. «Получатся отличные, ровные зубы».
— В-вы очень х-хорошо лечите, — дофин вздохнул и открыл рот. Элияху размотал аккуратно затянутую серебряную проволоку и подумал: «Ну вот, еще два зуба вырвать осталось, и все». Он стал медленно, осторожно заматывать концы проволоки.
— За счет того, что она сжимает зубы, — сказал юноша Людовику, — они теснее прилегают друг к другу, не будет таких промежутков.
— Вы уже закончили, месье Эли? — раздался женский голос с порога?
— Да, ваше величество, — он поклонился, и Мария Медичи сказала сыну: «Ну, бегите, дофин, вас уже ждут учителя».
Мальчик улыбнулся и, еще раз шмыгнув носом, — исчез за пыльной, гобеленовой портьерой.
«Интересно, — подумал Элияху, — почему у него все время насморк? И смотри-ка — чем теплее, чем больше растений расцветает — тем чаще он чихает. Сенная лихорадка, конечно, но я спрашивал — у него и зимой нос заложен».
Он вытер руки салфеткой и обернулся — женщина уже сидела в кресле. «Как идет лечение? — спросила она, склонив голову на бок, чуть улыбаясь.
— К осени все закончим, — уверил ее юноша. «Его величество дофин очень смелый подросток — совсем не боится процедур».
— Это он в отца, — вздохнула Мария и попросила, сложив ухоженные, блестящие кольцами, руки на коленях: «Посмотрите и меня, месье Эли, раз уж я тут, перед вами».
Она открыла рот, блеснув мелкими, жемчужными зубами, и юноша, наклонившись, вдохнул запах мускуса. Королева внезапно взяла его руку, и, положив ее на большую, пышную, грудь, прикрытую черным,
