— Ай, как соскучился! В следующий раз из дому тебя украду, в вельбот посажу, в море с собой увезу!
— А ты попроси — может, я и сама соглашусь хоть раз выехать с вашей бригадой в море.
— Прошу, сильно прошу, десять раз, сто раз прошу: поедем послезавтра с нами в море! — заторопился Тынэт.
— Можно подумать, что здесь у тебя пурга. — Нина Ивановна постучала по груди Тынэта и засмеялась.
— Пурга! Конечно, пурга! —Тынэт еще хотел сказать что- то, но в это время взгляд его опять упал на портрет мальчика-негра.— Вот посмотри сюда, — уже тише сказал он. — Как тяжело этому мальчику жить на свете! Вот из-за этого у меня здесь, в груди, тоже пурга, только уже другая, злая пурга. Я сейчас думал-думал и такое придумал: нам надо этого мальчика всем показать в поселке, надо рисунок этот на стене в клубе повесить.
Нина Ивановна взяла журнал, перелистала еще несколько страниц.
— Хорошая у тебя мысль, — сказала она, — только, Тынэт, кроме этого портрета, мы найдем еще много других рисунков, которые расскажут о жизни в Америке негров, индейцев, эскимосов. Это будет целая выставка, и назовем мы ее примерно так... — Нина Ивановна задумалась, подыскивая подходящее название. — И назовем мы ее так: «Там, где пылают факелы». Сейчас я сбегаю домой, принесу кое-какие материалы.
Она ушла.
Открыв журнал на прежней странице, Тынэт снова задумался. Ему казалось, что голодные глаза мальчика-негра заглядывают прямо ему в душу и именно у него, Тынэта, просят есть. И чем дольше смотрел юноша в эти глаза, тем становился мрачнее: «Как же это получается?.. Неужели ему никто не может помочь?..»
И вдруг Тынэту пришла мысль об отце, который тоже находится где-то там, по ту сторону пролива, в той стране, где живет вот этот голодный маленький негр. «У него тоже не белое лицо... Он, конечно, беден, как и отец этого мальчика, и, верно, вот так же сильно хочет есть...»
Шла минута, другая, и уже не глаза маленького негра видел перед собой Тынэт, а голодные, затравленные, умоляющие глаза своего отца, которого он представлял себе очень смутно, лишь по рассказам дедушки Кэргыля.
От мысли, что его отец живет где-то там, на чужой земле, и что, быть может, сейчас вот, в эту минуту, он страшно голоден и болен, Тынэту стало невыносимо больно. Казалось, что именно сейчас, как никогда, Тынэт понял, насколько тяжело сложилась судьба его отца, и он с горечью думал: «А мне, как же мне жить на свете, если я знаю, что ничем не могу помочь ему, моему родному отцу?..»
А голодные глаза со страницы журнала всё смотрели и смотрели на юношу, просили, умоляли его...
Тынэт обхватил голову руками и почувствовал, как часто бьются жилки на его висках.
«Я знаю, они такие... Они думают, что мы не люди, — пришла в голову Тынэта мысль уже о чем-то другом, но он чувствовал, что это новое в его мыслях неразрывно связано с мыслями о его отце, с мыслями о маленьком голодном негре.— Да, они думают, что тот, у кого лицо не белое, должен жить хуже собаки... Они там, за проливом, даже книги такие пишут, и их за это называют учеными...»
— Ну как, немного успокоилась пурга в твоей груди? — услыхал Тынэт голос учительницы.
Юноша вскочил на ноги.
— Нет, не успокоилась! — Оп с шумом отодвинул стул, на котором сидел. — Еще злее стала. Они думают, что Тынэт ничего не понимает! Они думают, что чукча Тынэт не человек!..
Нина Ивановна изумленно смотрела в его лицо.
— Нет, Тынэт все понимает! Тынэт лучше их понимает, кто человек, а кто волк с лицом человека... Скажи, Нина, где эта книга, которая называется «Миклухо-Маклай»? Дай мне эту книгу, я еще раз читать ее буду. Я должен делать доклад... Слышишь, Нина, я буду делать доклад! Я буду говорить обо всем... Об отце расскажу. Об этом вот мальчике расскажу. О советских чукчах и американских эскимосах расскажу. О хорошем человеке Миклухо-Маклае расскажу. Ругать, сильно ругать буду тех, кого Миклухо-Маклай ругал! Всю ночь сидеть буду, а доклад напишу... Завтра всех людей соберем. Всех, даже тех стариков, которые уже по улице не ходят. Пусть слушают!
Нина Ивановна терпеливо ждала, когда Тынэт выскажет все, что было у него на душе.
— Хорошо, Тынэт, я тебе помогу сделать такой доклад,— наконец сказала она. — Это должен быть хороший, очень хороший доклад.
— Дай книгу о Миклухо-Маклае, дай твои материалы, — продолжал Тынэт уже более спокойным голосом. Но лицо юноши было по-прежнему возбужденным, глаза его, казалось, стали еще жарче.
«Да, Тынэт правду говорит: в груди у него пурга», — думала Нина Ивановна, прикидывая в памяти, какие материалы ей следует подобрать для доклада своего друга,
ГООМО ВЕРНУЛСЯ
Долго болел Чочой. Таичи заботливо ухаживал за ним.
— А где мой дядя Гоомо? — все чаще и чаще спрашивал мальчик.
Таичи беспомощно разводил руками и тяжело вздыхал. Он боялся сказать, что с Гоомо, возможно, произошло какое-нибудь несчастье.
— А где Джим? — спросил однажды Чочой, пытаясь поднять голову.
Таичи подсел к Чочою, положил ему па голову мокрую тряпку и сказал:
—Ушел Джим из нашего поселка, совсем ушел. Когда узнал о гибели сына, безумие вселилось в его голову. Правда, он не буйствовал, не кричал, он только повторял несколько слов: «Когда сердце превращается в камень, им можно пользоваться, как камнем». Где Джим сейчас, я не знаю. Одни говорят, что его схватили американцы и посадили в дом для людей, потерявших разум, другие говорят, что его приютил индеец Шеррид...
Чочой закрыл глаза. Из-под его густых, длинных ресниц, перегоняя одна другую, заскользили слезинки.
— Был бы я сильным человеком, — тихо начал Чочой,— я бы отомстил и за отца, и за мать, и за Тома... За Джима тоже обязательно отомстил бы... Вот бы мне-найти лук дедушки Ако! Ты не слыхал о чудесном луке богатыря Ако?..
Старик подсел к мальчику, пристально всматриваясь в его худое лицо и пытаясь понять, не бредит ли он.
— Это замечательный лук! — продолжал Чочой. — Даже шаман Мэнгылю боялся Ако, потому что у дедушки Ако была огромная сила от этого лука. Если бы жив был мой дедушка Ако, он отомстил бы за Тома!
Чочой минуту помолчал, потом приподнялся на постели, заговорил быстро и горячо:
— Я найду этот лук! Вот Гоомо вернется домой, мы с ним вместе станем искать. Тогда пусть не ждут добра от нас мистер Кэмби и его сыновья!..
Таичи приложил руку к горячему лбу Чочоя и сказал:
— Чтобы отомстить, надо быть здоровым и сильным. Значит, тебе надо скорее выздоравливать, а потому нельзя волноваться. Спи, Чочой, ты еще совсем мальчик. Нельзя, чтобы в голову тебе приходили мысли взрослых.
Чочой умолк. Долго лежал он, устремив неподвижный взгляд в потолок.
И все же Чочой дождался возвращения Гоомо. К этому времени мальчик уже был здоров. Впервые после гибели Тома он ощутил такую огромную радость, что даже запрыгал, как это бывало с ним раньше, когда играл вместе со своим курчавым другом.
Узнав, что случилось с Томом и старым негром, Гоомо помрачнел, обхватил голову руками и тихо сказал:
