и хорошо знал тайны парижских кулис. Барро прекрасно знал историю исчезновения мадемуазель Жорж из Парижа и был совершенно вне себя, узнав, что именно Бенкендорф умыкнул великую актрису, лишив настоящую публику наслаждения ее игрой.
— Неужели это вы и есть тот человек, который провел за нос всю шайку Савари? Невероятно! А утверждают, что на свете нет чудес! Поразительно, что я вас встретил здесь…
Но Барро еще не знал, какое чудо стрясется с ним через две-три минуты. Чудеса на свете есть, и концовка обеда с успехом доказала их существование. Внезапно в открытые окна ворвался шум, топот коней, звон сбруи и звуки перебранки, свидетельствующие о начинающейся ссоре между казаками. Бенкендорф выглянул наружу и подозвал ближайшего хорунжего, чтобы выяснить причину столкновения. Тот хватски отрапортовал. Оказалось, что «робяты» делят имущество какой-то захваченной вместе с коляской миловидной француженки, которая стояла ни жива ни мертва тут же, держа на руках славного малыша в розовом костюмчике и меховой накидке. Бенкендорф услышал за спиной взволнованный голос гусарского полковника:
— Ah! ma femme![42] — И Барро, отодвинув Бенкендорфа без всяких церемоний, бросился обнимать оторопевшую дамочку.
— Ah! mon mari![43] — вскричала она, заливаясь слезами и сунув казаку малыша, что было весьма кстати, ибо она тут же упала, потеряв от счастья сознание.
Дельфина — так звали супругу полковника — ехала к нему из Польши и дотащилась до Можайска, где коляску отбили, налетев на обоз, казаки Иловайского 12-го, совершавшие дальние рейды по тылам. Вот коляску они никак и не могли поделить. Трофей знатный!
Барро внес Дельфину в избу, за ним шагнул казак с малышом и бережно посадил на лавку.
— Очень у нас просила пощады. Очень ей сынишка дорог — из рук не выпускает!
Шаховской налил стакан дорогого вина до краев и поднес казаку:
— Опрокинь, друг!
Тот выпил, поморщился, но поблагодарил и, пятясь, исчез в дверях. На дворе вновь грянула удалая песня.
А утверждают, что чудес на свете не случается и что народ остервенел.
Винценгероде, оба Иловайских, Бенкендорф, Волконский и Нарышкин вернулись за стол, чтобы в конце концов завершить затянувшуюся трапезу. Счастливых супругов отвели в предназначенное им помещение.
Велика сила языка общения. Французский язык сближал верхний слой врагов, делал справедливо обозленных русских добрее, гуманнее, великодушнее. Они скорее прощали и не были так мстительны, как того заслуживали пришельцы. Многие французские матери и жены должны были поблагодарить свой родной язык, который сохранил им близких.
Падение Москвы
Двое суток отряд Винценгероде кружил в окрестностях Москвы, иногда приближаясь к ней на расстояние десяти — пятнадцати верст. Кровавое зарево обнимало полнеба. Порывы ветра доносили душноватый запах гари, и довольно долго офицеры Винценгероде не могли понять, что происходит в первопрестольной.
Неужели Москва подожжена? Однако бушующее разными оттенками зарево лучше донесений свидетельствовало о начале гигантского пожара. Ничто иное не дало бы такой зловещий небесный отсвет.
Со всех сторон к Винценгероде слетались сообщения. Днем и ночью с пленных офицеров, которых на арканах притаскивали казаки, Бенкендорф и Волконский снимали допросы. Натиск французов, однако, не ослабевал. Постепенно отряд они отжали к Всесвятскому. Ужасно не хотелось отступать дальше — к Черной Грязи, и, посоветовавшись, решили оставить на полдороге Иловайского 12-го с авангардом, выполняющим роль арьергарда.
Материалы допросов, перехваченные французские донесения, данные казачьей разведки Бенкендорф собирал для государя в один пакет. Картина вырисовывалась не очень утешительная, но зато правдивая. Особенно много документов раскрывало истинное поведение французской армии в Москве. В столице мало насчитывалось домов, которые не подверглись бы разграблению. Почту государю доставляли курьеры и фельдъегери всего за сутки. По всему Петербургскому тракту стояли посты связи, которыми командовал подполковник Войска Донского Победнов. Письма Кутузова из главной квартиры буквально по мановению волшебной палочки переносились в Зимний — так хорошо действовала летучая казачья почта, охранявшая тех, кто доставлял пакеты.
Винценгероде решил отправить к государю храброго офицера — поручика лейб-казачьего полка графа Орлова-Денисова. Не успели порядком обжиться в Черной Грязи, как Орлов-Денисов прискакал назад. Ночью он поведал Бенкендорфу и Волконскому, как его встретили в Северной Пальмире:
— Не с хлебом и солью и не с штофом водки. Вся почта, господа, поступает к государю через Аракчеева. Прямо с заставы при казаке меня к нему и отправили. Конвой в город не пропустили.
— Это по-нашему, по-гатчински, — усмехнулся Бенкендорф. — Кто вас знает, ребята, что вы за люди? Не самозванцы ли? Наполеона в мирном Париже знаешь как берегли?
— Ну ладно! Привели к Аракчееву. Вы о нем представление имеете. Даже чаю не предложил. Взял пакет с депешами и велел: «Сиди здесь, носа не высовывай!» Запер кабинет на ключ и ушел. Комедия, да и только! В отхожее место не пустил. Сижу — мучаюсь. Минуты считаю. Наконец возвращается мрачнее тучи. О сдаче Москвы, велит, никому ни полслова. Грозно так посмотрел и спросил: понял? На тройку проводил с конвоем семеновцев — и к заставе! Петербург производит грустное впечатление. Дождик моросит, туман с крыш не сходит. Только там отдали пакет для генерала — и по затылку: иди, мол, скачи, ползи, но не оглядывайся. Спасибо лошадей резвых дали. Обстановочка в Петербурге аховая, на каждом углу патруль.
Поболтали, покурили трубки и уснули, накрывшись шинелями. Нутром чуяли, что продолжение истории будет, потому и поднялись рано. Как раз прибежал ординарец Винценгероде хорунжий Попов:
— Ваши благородия, пожалуйте к генералу.
Пожаловали. Винценгероде держал в руках конверт с печатью государя:
— Regardez quel Empereur nous sommes a la Russie![44] — сказал он с оттенком гордости и протянул конверт Нарышкину.
Тот бережно открыл клапан, стараясь не осыпать сургуч, и стал читать, сразу переводя текст на русский для Иловайских и других казачьих и неказачьих офицеров, которые или не владели французским, или владели слабо.
Удивительная ситуация! И в удивительную ситуацию попал французский язык, а не русские офицеры. Вот какие шутки учиняет история государства Российского. Что там варяги с Рюриком! Что там Гедеминовичи! Что там татарское иго! Вот где иго настоящее — язык!
— «Генерал, — начал звонким голосом Нарышкин, — я не могу постичь, что заставило генерала Кутузова отдать Москву врагу после победы, которую он одержал при Бородине, но все, что я могу вам сказать, — это то, что, хотя бы мне пришлось в поте лица обрабатывать землю в глубине Сибири, я никогда не соглашусь помириться с непримиримым врагом России и моим».
Позднее письмо государя стало предметом спора. Знаменитый историк и участник войны генерал Данилевский между тем считал, что оно адресовано Кутузову и, следовательно, звучало несколько иначе. Однако Волконский сам держал его в руках. Как ему не поверить? Но, быть может, существовало два схожих письма?
Ободренные посланием офицеры живо обменивались мнениями: значит, падение Москвы не вынудит государя искать мира? Конечно, он расстроен гибелью древней столицы, но ведь и князь Пожарский воскликнул в похожих обстоятельствах: «Россия не в Москве!»
Однако и без Москвы Россия — не Россия.
— Да, без Москвы Россия — не Россия, — громко произнес Волконский, прочитав вслух мысли
