И опять забылось. События сменяли одно другое. Кровавое Пултуское сражение. Недолгое торжество после Эйлауской битвы. Французские знамена доставили в Петербург, и кавалергарды носили их по улицам столицы под громкие звуки победных маршей. Генерал Беннигсен получил орден Святого Андрея Первозванного и стал чуть ли не народным героем. Награды сыпались как из рога изобилия. Император Александр даже распорядился сделать памятные золотые кресты, которые роздал тем, кто не попал в наградные списки. Командующий отправил Бенкендорфа в Петербург с депешами. Вдогонку за ним уехал князь Багратион. Бенкендорф лично докладывал государю о происшедшем сражении и передал просьбу Беннигсена об освобождении его от руководства армией. Император не согласился с отставкой, и Россия вскоре потерпела страшное поражение при Фридланде. Еле уцелев, она вынуждена была подписать Тильзитский мир. Чуть позднее Бенкендорф отправился в составе посольства графа Толстого в Париж.
До философии ли ему было? До масонов ли? Впоследствии он узнал, что Гольбих являлся членом берлинской ложи «Трех глобусов», в которую входили высокопоставленные чиновники и военные из окружения прусского короля.
И вот теперь в сожженном Смоленске он встретил барона Нольде, который тоже догонял армию, вернувшись на прусскую службу и оправившись после тяжелого ранения.
— Вы помните наши беседы на Унтер-ден-Линден? — спросил Бенкендорфа барон в первый же вечер, проведенный в импровизированной смоленской гостинице.
— Настолько хорошо, будто они были вчера, — ответил Бенкендорф. — Мне передавал от вас привет граф Мусин-Пушкин-Брюс.
— Это мой друг, — сказал Нольде.
— И мой.
— Вот видите: у нас появились общие друзья.
— Это не удивительно, — улыбнулся Бенкендорф.
— О нет, не говорите так. Дружба совершенно удивительное свойство человека. Не каждый способен на истинную дружбу. Именно этой способностью мы отличаемся от животных. Василий Валентинович много сделал для утверждения братства людей в России.
Барон Нольде быстро завоевал доверие Бенкендорфа. Мысли его были миролюбивы и не внушали ни малейшего подозрения.
— Мы, немцы, должны искать дружеских отношений с русскими по целому ряду причин, но не только из общечеловеческих соображений. Россия естественный союзник Пруссии и всех остальных германских государств. Пагубно вечно ощущать на своих границах врагов. Братство и любовь, которые мы прививаем людям, смягчают проводимую политику и устраняют опасность войны. В войнах заинтересованы авантюристы, не находящие себе применения в мирной жизни. Мир им кажется скучным. Любовь и дружбу они хотят заменить патриотизмом и ненавистью к чужестранцам.
— Я согласен с вами, — ответил Бенкендорф, — И особенно сегодня, когда Наполеон еще не выпустил из своих окровавленных лап Европу. Но я не думаю, что высокопочтенные и любезные братья, как бы их ни было много, могли бы что-либо изменить в сложившейся ситуации ныне.
— Вы ошибаетесь. Мы накануне великих свершений. Скоро, очень скоро для таких людей, как вы и я, будет учреждено сообщество. Офицеры русской службы и прусские офицеры должны держаться вместе. У них общие задачи и общая судьба. У нас нет причин убивать друг друга. Но есть причины помогать друг другу. Один из приближенных вашего императора флигель-адъютант Брозин хорошо осведомлен о грядущих изменениях. Другой русский офицер — Михайловский-Данилевский весьма внимательно относится к предложению такого рода. Вообще русские проявляют склонность к универсальным идеям. В этом проявляется, как мне кажется, их сила и мировое значение северного форпоста цивилизации.
Нольде немного утомил Бенкендорфа своими рассуждениями, но чтобы не обидеть собеседника, он внимательно слушал, пока не сморил сон, что вовсе не означало пренебрежения к высказанным идеям. Однако справедливости ради надо заметить, что Бенкендорф еще не решил для себя: каким лучше образом упорядочить и утишить российскую действительность — с помощью крепкой полиции и разумных законов или проповедью добра и братства? И как тайное и избранное может оставаться тайным и избранным, ставя перед собой подобные масштабные цели?
В тот вечер слово «масонство» произнесено не было.
Вильна встретила Бенкендорфа запахом сырой гари. Город после ухода французов приходил в себя медленнее, чем Смоленск. Части отступающей Великой армии задерживались здесь ненадолго. Они забирали все, что могли забрать, и сжигали все, что могли сжечь. На окраинах валялись скорчившиеся, обглоданные собаками трупы. Последствия войны выглядели чуть ли не страшнее, чем сама война. Война вызывала азарт, необузданное стремление к победе, страстное желание выжить и уцелеть. Война многое списывала. Она вырабатывала иммунитет к страданиям и ужасам. Смерть и тяжелые раны становились привычным делом. Гром пушек прогонял мысли, которые набрасывались на человека в тишине. Разговоры о любви, просвещенности и братстве на фоне чудовищных разрушений и окоченевших тел приобретали совершенно иной оттенок. И то, что раньше казалось прекрасным и закономерным, сейчас внушало страх и отвращение. Душу, конечно, закаляют страдания, но ни одно человеческое сердце не может остаться равнодушным, слушая рассказы о людоедстве, пожарах и кровавых побоищах между недавними союзниками.
Вина Наполеона в том, что творилось вокруг, была очевидной, и Бенкендорф это прекрасно понимал. Между ним и бароном Нольде в Вильне произошел спор, и, хотя они остались каждый при своем мнении, Бенкендорф крепко задумался над словами прусского масона.
Русская армия перешла Неман и устремилась в Европу. Но ее вождь светлейший князь Михаил Илларионович Кутузов не испытывал по сему поводу особенных восторгов. Окончательного крушения узурпатора желал император Александр, Кутузов же считал благоразумным только выпроводить захватчиков за пределы государства Российского. Тому было много оснований. Исчезновение наполеоновской Франции лишь укрепит антирусскую коалицию, которая обязательно будет создана в Европе. Кутузов здесь проявил себя как дальновидный политик и патриот. Император Александр жаждал мести, жаждал расплаты за все те унижения, которым корсиканец подверг его и Россию. Используя героический порыв армии и народа, он двинулся в Европу без оглядки, резко отвергнув предостережения мудрого фельдмаршала.
— Император Александр войдет в историю не только как спаситель России, но и как спаситель Германии, — говорил барон Нольде. — В конце концов в нем течет немецкая кровь. Германия раздавлена каблуками французских гренадер. Корсиканец выкачал из нее все силы. Он заставил немцев воевать с русскими. Я недавно говорил с полковником фон Клаузевицем…
— Да, я знаю фон Клаузевица, — сказал Бенкендорф, — Он при штабе фельдмаршала. Это умный и достойный офицер. К нему редко, правда, прислушиваются. А жаль!
— Так вот фон Клаузевиц предостерегает всех и каждого от военной борьбы с Россией. И Пруссия никогда не сделает подобной ошибки. Но сейчас Россия просто обязана спасти немецкие государства.
— Император Александр никому ничего не обязан, — ответил Бенкендорф. — Его Величество повинуется лишь воле Божьей.
— Вы напрасно воспринимаете мои слова с осторожностью. Его величество благоволит и к графу Мусину-Пушкину-Брюсу, и к министру полиции Балашову, и к Брозину, и к Данилевскому, и к князю Репнину, и к Станиславу Потоцкому, и к господину Жеребцову, а герцог Александр Виртембергский просто его друг. Граф Остерман-Толстой ведь тоже из наших. Сейчас главное — добить Наполеона, это уродливое порождение революции. А добить его можно только на земле Европы. Неужели, чтобы схватить корсиканца и предать справедливому суду, его снова нужно будет пригласить в пределы России? Неужели он не ответит и за ее жертвы, и за ее разорение? Я полагаю, что его светлость видит одну сторону событий.
— Когда фельдмаршалу нужно рассмотреть другую сторону, — усмехнулся Бенкендорф, вспомнив, как Кутузов, иногда сбросив показную ленцу и слабость, ловко управляется с лошадкой еще не дряхлой рукой, крепко натянув поводья, — он быстро поворачивается.
— Вы, генерал, не хотите быть откровенным со мной, а напрасно. Я не источник зла и недоброжелательства. Я прусский офицер, но за время службы в России успел полюбить государя и народ.
— Верю, — кивнул Бенкендорф, — Иначе бы я не пускался в откровенности. Но что вы желаете от меня? Чтобы я согласился с мнением императора Александра? Я слишком незначительная личность и никак
