страны. — Благослови его Господь! Коварство — самая неприятная черта покоренного государем народа. Европа никогда не забудет того, что вы для нее сделали, ваше величество.
Ларионов переводил слово в слово, но немногие поняли скрытую суть ответа чужеземца. Среди этих немногих оказался и Малюта. Против татар и турок союзников ищут.
Словом, они нашли друг друга и с того нигде не обозначенного дня, но который, безусловно, был, никогда не разлучались надолго, а когда все-таки смерть их разделила более чем на десятилетие, Иоанн сильно тосковал, хотя при жизни вернейшего из слуг обзывал и собакой, и шакалом, и диким вепрем и ругал по-всякому, употребляя брань из наречия, которым пользовались враги в казанском краю.
— Иди, — приказал Иоанн Малюте. — И чтоб по первому зову. Ждать не люблю. Взыщу круто! Солжешь — башку снесу.
Коротко бросил, как отрубил. Потом он сел в кресло и обратился к розмыслу, задав ему целый ряд вопросов. Пригодится, когда пойдет воевать ливонскую сторону.
Происки или мятеж?
И через четыреста с лишним лет не могут прийти к согласию: что это было — происки коварных честолюбцев или мятеж? Малюта являлся современником событий и наблюдал их очень близко. Если бы спросили: что происходит вокруг царского ложа в душной и тесной от людей опочивальне, он без колебаний бы ответил: мятеж! А что это, если не мятеж, когда те, кого государь ласкал и одаривал и прежде — до великой победы над Казанью, — вдруг отказались исполнить государеву волю и присягнуть новорожденному царевичу Димитрию?
Мятеж, мятеж! Если внезапная горячка доконает Иоанна, то из тех, кто сейчас стоит здесь, в том числе и Малюта — пусть у самого порога, — никого не останется: все пойдут под нож или, разосланные по кельям, будут гнить в ожидании, когда удавку накинут на шею.
Из негромких и уклончивых разговоров не только в опочивальне, куда заходил по зову Басманова и однажды самого Иоанна, но и в Столовой комнате, а позже в Передней избе дворца Малюта понял, что ничего необычайного в нынешней смуте нет.
— Кому престол передать в случае прискорбной кончины: тому, на кого указал государь, или по закону, основанному на освященной веками традиции? — вопрошал князь Иван Михайлович Шуйский, и по лукавой физиономии боярина и воеводы скользила неясная и не приличествующая моменту усмешка.
Физиономий с подобным — шуйским — выражением в царских покоях было много: чуть ли не каждый второй. Молчание попа Сильвестра и Алешки Адашева Малюте не нравилось. Умные, хитрые и изворотливые, поставленные судьбой перед внезапным выбором, они еще не выработали до конца линию поведения. Басманов поздно вечером велел Малюте:
— Ухо востро держи да посматривай! И твоя голова на плечах не удержится. Жалованных не очень- то новая власть любит.
— Так и их ведь жаловали.
— То их, а то тебя.
Малюта получил шубу, кафтан с золочеными пуговицами, серебряный ковш, боевой меч и десять рублей деньгами. Монеты лежали в кожаном кошеле. Грязным досталось не меньше. Правда, один из братьев — Васька — завистливо посетовал:
— Моя-то не с царского плеча — сильно ношена и молью трачена.
— С царского и не обещали. Шуба боярская, не рвань какая-нибудь. И не с мертвого содрана. Так чего тебе еще? — успокоил приятеля Малюта.
— А почем знаешь, что не с мертвого? — поинтересовался Василий.
— Ты попробуй сыми! Не пробовал, что ли?
— Сапоги — и впрямь тяжело. Кафтан тоже. Шубу — не приходилось.
Шуба Грязному была впору, дали не первую попавшуюся и не татарскую.
Словом, тех, кого государь после взятия Казани одарил, если он преставится, здесь не будет.
— С деда его великого князя и государя Иоанна Третьего Васильевича началась кутерьма, — задумчиво произнес дьяк Иван Михайлович Висковатов, которого Иоанн до внезапной болезни крепко обласкал и богато наградил.
— Ну нет, Иван Михайлович, — закачал головой окольничий Федор Адашев, отец Алексея. — Молод ты, и память у тебя коротка. Отца его Василия Второго Васильевича отчего Темным нарекли? Не от рождения он взор потерял.
— В глубину боязно заглядывать. Мало ли что в древности случалось!
— В древности?! Помилуй, Иван Михайлович! Оглянись! Тут любой тебе глаза выколет и не охнет. Хорошо, если мы с тобой на постели скончаем дни свои. Но не очень верится.
Имя деда и отца пока еще дышавшего царя часто сейчас упоминали. Малюта в ближних комнатах редкий гость и многого не знал, поэтому услышанное впитывал с живейшим любопытством.
Чем хуже себя чувствовал Иоанн, тем больше языки у бояр распускались. В опочивальне замерла душная тишина, и сколько Малюта ни наставлял ухо, распознать, что там происходило, не удавалось. Ясно, что с каждым часом положение становилось безнадежнее. Иоанн не узнавал ни братьев царицы Анастасии, ни Шуйских, ни Воротынских, ни Басманова, язык у него заплетался, мысль ускользала. Взор мутный и блуждающий. Горячка вот-вот должна взять страдальца. Дьяк Михайлов прошел в опочивальню, приблизился к одру ослабевшего Иоанна и с бесстрашной твердостью произнес:
— Пора тебе приспела, пресветлый государь, совершить духовную.
Ветерок смерти прошелестел по комнатам. На мгновение все умолкло. Иоанн, собрав последние силы, кивнул. Царя начали готовить к последней исповеди и постригу. Не он первый желал завершить дни чернецом. Однако чутье Малюте подсказывало, что, может, еще все обойдется и царь выкарабкается, отгонит смерть от себя. Малюта и раньше дивился физической мощи Иоанна, выносливости и умению быстро оправляться от боли. Однажды на охоте норовистый аргамак сбросил Иоанна под копыта соседней лошади, и та успела ударить в плечо, да так, что государь еле поднялся. На другой день он был здоровее прежнего и опять затеял охоту на волков. Неужели даст себя сейчас побороть? Нет, нет! Малюта гнал мрачные предчувствия и мысли. Дай Бог ему удачи! Малюта молился искренне, хотя бы потому, что собственная жизнь, жизнь Прасковьи и будущих детей целиком теперь зависела от того, что происходило в опочивальне.
— Великие князья ради рода своего на что хошь шли. Дед нынешнего царя своего сына в сторону отодвинул, а внука — ребенка от первого сына Иоанна Молодого — царевича Димитрия венчал на царство. Внук на троне, а сын в нетях. Вот и рассудите, бояре, — обратился князь Дмитрий Немого-Оболенский к недавнему герою войны с Казанью князю Александру Горбатому-Шуйскому, окруженному тесным кольцом знатных воевод и князей.
Князь Семен Ростовский — высокий красивый человек — держался резко и вызывающе и не скрывал собственного мнения:
— Лучше станем служить старому князю Владимиру Андреевичу, чем пеленочнику. Князь — муж зрелый, характером добр и справедлив, а воин отважный.
— Правда твоя, — поддержал соседа князь Иван Турунтай-Пронский. — А из пеленочника еще неизвестно что получится, и будем мы пердеть под шурьями Захарьиными.
Князь Турунтай-Пронский, склонный к Шуйским, к Иоанну относился с неприязнью, да и не мог простить Иоанну благодеяния, когда он с другом и родственником царя князем Глинским в Литву побежал и пойман был, а от ответственности и опалы ушел. Вполне мог под удавкой захрипеть, если бы царь не раздобрился. Благодеяние в средние века прощали редко.
Малюта стоял неподалеку и все услышанное на ус мотал. Будет что Басманову вечером донести. Захарьиных никто не любил и почти все боялись. Если умирающий царь добьется своего, то Данила Романович и Василий Михайлович власть загребут — никого не пощадят. Кто им противостоять сумеет? Такая смута начнется и такое междоусобие, что держись! События, связанные с воцарением Иоанна,
