работников, как только ей позволит Уиллис, и, сверх всяких ожиданий, Брудер поверил ей.
— Я поговорю с Уиллисом, — сказал он.
— Я пробовала, — быстро ответила Линда. — Он ничего не хочет слышать. И потом, какая вообще разница? Я же почти все время здесь, на кухне, что раньше, что теперь… С тобой.
Грубо обструганные, некрашеные полки, кое-как настеленные половицы, между которыми вечно забивалась грязь, заляпанная клеенка вдруг опротивели ей; неужели здесь ей было суждено провести свою жизнь? Но она продолжила:
— Ничего и не поменялось. Может, я еще буду спать здесь, в маленькой комнатушке…
Она показала рукой туда, где прошла их ночь; но сейчас у Линды уже было с чем сравнивать, и она заметила, что комната эта вовсе и не комната, а почти чулан; как-то Роза показала Линде платяной шкаф Лолли — он был раза в два больше.
Но как раз тогда, когда в Линде происходили почти незаметные даже ей самой перемены, Брудер начал ощущать незнакомое ему прежде доверие. Он, не рассуждая, верил Линде так же, как ясно помнил все ее тело: очертания сильных мышц на руках, узкие, очень светлые бедра, розовые соски, в радостном возбуждении потянувшиеся к нему, черный треугольник волос между ног. Он ходил только к проституткам и никогда особенно внимательно к ним не присматривался, не хотел заглядывать им в глаза; его руки шарили в темноте по холодной, бесчувственной плоти, он делал свое дело и неизменно благодарил. Он был из тех, кто платит вперед, поэтому девушка могла быть уверена, что его слово твердое, деньги — настоящие и она может немного отдохнуть, если получалось; Брудер не питал иллюзий насчет того, о чем девушка думает. Но оказалось, что с Линдой он получил удовольствие совершенно другого рода, и тех коротких часов, что они провели вместе, ему было мало — он хотел еще. По ночам он напоминал себе, что терпение — великая добродетель, иногда он думал, что если бы женился на Линде, то они бы наконец соединились и Уиллис позволил бы ему построить дом на дальнем конце рощи, и там они вместе будут встречать все, что им готовит судьба. Что именно, ему было не так уж важно: Брудер все так же несокрушимо верил в судьбу — им суждено быть вместе, и время для этого придет, а если этого не произойдет, то что же ему останется? Он обязательно скажет ей: «Мы будем вместе». И она ответит: «Я знаю».
Улучив удобный момент, они целовались, растирали замерзавшие в сумерках руки, и Брудер совсем не замечал, как уклончивы ее губы и не слишком ласковы пальцы. Когда она спросила о Розе — почему это он проводит с ней столько времени? — он не расслышал скепсиса в ее голосе.
— Сколько мне раз повторять? Мы друзья, и я обещал помогать ей.
Когда Брудер сказал, что ей нужно быть поосторожнее с Уиллисом, он не обратил внимания, что она отвела глаза. Он не видел, как радостно улыбалась Линда, если Уиллис заходил в дом для работников. Брудер мог быть подозрительным к кому угодно, но только не к ней. «Линда — человек не двуличный», — признался он как-то Розе, и она рассеянно ответила: «Ты прав, я уверена».
Как-то вечером Брудер попросил Линду побыть с ним.
— Посидим у огня, посмотрим на звезды, — предложил он. — Вон их сегодня сколько.
Она не отказалась и попросила:
— Дай только схожу наверх, умоюсь, переоденусь.
Он ответил, что она и так красавица, но она возразила:
— Я с пяти утра на кухне. Разреши мне привести себя в порядок.
Он сжал ее руки, она выскользнула из его объятий и побежала вверх по холму.
У нее в комнате было овальное зеркало в деревянной раме; глядясь в него, Линда переоделась, причесала волосы, мазнула по губам Розиной помадой, застегнула на шее цепочку с коралловой подвеской. Платье было уже старенькое, но Эсперанса вышила красные и желтые розы на манжетах и воротничке; Линда развернула чулки, которые она купила перед приездом сюда, и их шелк показался ей каким-то мертвым, безжизненным. Ей очень хотелось нового платья и новых чулок, но у нее не было ни того ни другого; она напомнила себе слова Брудера о терпений. Он любил повторять, что надо терпеть — и тогда дождешься своей судьбы. Она поддразнивала его: «А что, если мне на роду написано другое? Может, мне лучше поторопиться и не упустить свое? Схватить за хвост удачу?»
С этими словами она притягивала Брудера к себе за рубашку, и, если рядом никого не было, они целовались. Однажды Хертс и Слай увидели, как они обнимались, один сказал: «Ого! Вот оно, значит, как!» — другой рассмеялся, а Линда с Брудером, не выпуская друг друга из объятий, расхохотались, уткнувшись друг другу в волосы.
В дверь постучали.
— Линда, вы у себя? Лолли просила узнать, сможете ли вы сегодня вечером присоединиться к нам?
Через закрытую дверь она ответила:
— Нет, сегодня никак не могу.
— Такое срочное дело? До утра нельзя отложить?
Она поблагодарила Уиллиса и сказала, что в следующий раз обязательно воспользуется приглашением, и он с некоторой досадой спросил:
— Но почему же не сегодня?
Она ответила, что ей нужно вернуться на кухню. Уиллис сказал, что сегодня будет музыка, и, понизив голос, добавил, что на льду уже охлаждается отличное шампанское, Лолли его пить не будет, а ему одному пить не очень удобно.
— Линда, ну пойдемте же, выпьем немного!
Она задумалась; в зеркале отражалась красивая девушка, одетая скорее для вечернего приема, чем для ночи у костра.
— Нет, не могу, — не сдавалась она.
Тогда Уиллис сказал:
— А если я очень попрошу?
Он нетерпеливо застучал в дверь, потом повернул ручку (только сейчас Линда заметила, что из двери давно уже вырезали замок) и показался на пороге ее комнаты. На нем был смокинг, волосы тщательно уложены и зачесаны назад; он потрясающе выглядел, а в руке держал розу с белой сердцевиной.
— Ну как, согласны? — спросил он.
И Линда, которая не всегда умела быть твердой, ответила:
— Разве что на двадцать минут, а потом уйду вниз.
Она вошла в зал, где ее встретили веселые звуки музыки. Вслед за ними они спустились по лестнице, прошли мимо окна, из которого открывался вид на горы; фонари обсерватории мерцали, как низкие звезды. На лоджии стоял граммофон в богато лакированном деревянном ящике, и из его широкого раструба вырывались звуки джаза. Лолли, сидя в плетеном кресле-качалке, просматривала газеты. Уиллис спросил:
— Налить вам сидра?
Он подмигнул ей, исчез куда-то и вернулся с двумя коричневыми кружками, наполненными шампанским. Линда поднесла свою кружку к губам и тут же почувствовала, как будто поднялся какой-то шарик и ударил ей в голову. С непривычки закружилась голова.
— Тоже болеете? — спросила Лолли. — Слышу — кашляете.
— Давайте поставим настоящую музыку! — предложил Уиллис.
Он поменял пластинку, опустил на нее тонкую, как нос колибри, иглу. Раздались ритмичные звуки фокстрота, Уиллис притопывал ногой, в кружке у него плескалось шампанское. Его начищенные туфли сияли, медаль тоже как будто как следует почистили. Накануне он ходил к парикмахеру, розовый шрам на шее сейчас был хорошо виден, и Уиллис беззаботно промокнул его носовым платком, а потом аккуратно стер с брюк пролитое шампанское.
— Вы любите танцевать? — спросил он Линду.
— Конечно, — отозвалась Лолли. — А какая девушка не любит?
— Ты, сестренка.
— Я — совсем другое дело! — возразила Лолли и закатила глаза, так что стали видны только белки, похожие на два больших мраморных шара. Она как будто говорила что-то вроде: «Ох уж эти мужчины!» или
