стал говорить, что лучше расставить фумигаторы равномерно по всему саду, то есть по одному на каждые восемь деревьев.
— Может, мы вообще ничего не потеряем. Может, и холодать больше не будет, — говорил он.
— Я не хочу ничего потерять из-за твоих надежд, — ответил Брудер, разбивая работников на пятерки. — Один фумигатор на четыре дерева! Пошли! — прокричал он, сложив руки рупором.
— Ты, кажется, забываешь, чье это ранчо, — сказал Уиллис.
— Ничего я не забываю, — отозвался Брудер и добавил: — А вот ты, может быть, забыл.
Все почувствовали, как между Брудером и Уиллисом словно бы сверкнула молния. Многие работники удивились, что Брудер позволил себе так резко разговаривать с капитаном Пуром, а еще больше удивились тому, что Уиллис это ему позволял.
Немного погодя Уиллис бросил:
— Некогда теперь спорить. Работать надо.
К полуночи все уже были в роще, к каждому ряду деревьев тянулась цепочка людей. Один копал неглубокую яму, другой ставил в нее фумигатор. Потом они вытягивали шланг из тележки с заправочной емкостью и заливали топливо в основание фумигатора. Они поджигали его, жар от дымного пламени втягивало в трубу, из нее поднимался жирный черный дым и хлопьями копоти садился на лица. Лолли помогала наполнять емкости, Линда с миссис Юань торопливо носили кофе из кухни в рощу, Уиллис выполнял указания Брудера, как самый послушный работник.
Сделав кофе и прицепив бидоны с ним позади каждой тележки, Линда сказала, что тоже будет помогать. Она огляделась, ища, чем бы заняться, и, как ей показалось, совершенно не нарочно стала помогать Уиллису — она копала яму для фумигатора, а он как следует устанавливал его туда.
За работой Уиллис почти ничего не говорил. Она спросила, был ли когда-нибудь такой мороз, и он ответил: «За последние два года — нет». Она чувствовала, что он думал о том же, что и все: почему роща оказалась так плохо подготовленной к зиме? В конце концов он сказал:
— В последний раз морозная зима была в двенадцатом году. Тогда говорили — такой холод бывает раз в сто лет. Помню, отец сказал мне: «До следующего такого же холода я не доживу».
Лолли с удовольствием управлялась со шлангом топливной емкости, наполняя фумигаторы и перекрывая кран.
— А вот! — покрикивал Брудер, и руки Лолли в перчатках земляничного цвета поворачивали кран, и она склонялась прямо над самой емкостью.
— Хватит, Лолли! Закрывай!
И она беспрекословно подчинялась. Теперь ее волосы совсем растрепались, густой блестящей волной спускались по плечам, а бобровая шуба была жирная, перепачканная топливом. Масло совсем испортило шубу, но Линда видела, что Лолли веселится от души. Уиллис был весь в грязи и саже, перчатки из телячьей кожи порвались, глаза были грустно опущены, как будто он думал, что, как только вернется домой, сразу сожжет всю одежду, что была сейчас на нем. Нос у него покраснел, он взял Линду за плечи и сказал: «Вы замерзли, смотрите, как бы нос и уши не обморозить». Он спросил, не хочет ли она вернуться в кухню и приготовить еще кофе. Работники одобрительно загудели, и Линда поспешила обратно через всю рощу, слушая, как под ногами ломается похожая на рыбью чешую корочка льда.
На минутку Линда остановилась у одиноко горевшего фумигатора; он стоял за много сотен ярдов и от других фумигаторов, и от дома для работников. Вдалеке, на противоположном конце ряда деревьев, виднелась цепь огней и слышалось шипение масла. Небо было совсем черное, Линда потянулась и сорвала с ветки апельсин. Он был твердый и тусклый, и Линда знала, что его все равно выбросят, что с ранчо Пасадена будут увозить целые телеги с битыми, испорченными плодами, годными разве что на корм свиньям. У плиты, варя кофе, она задумалась, сколько еще пробудет в Пасадене и радостно ли примут ее обратно Эдмунд, Паломар и Дитер. Может быть, брат не пустит ее и на порог; с ужасом она снова вспомнила о том, что так и не ответила ни на одно его письмо. Куда она денется после того, как закончится сезон апельсинов? Попросит Брудер ее остаться? У нее не было ничего, кроме одной смены одежды и холодившей шею коралловой подвески. Даже теперь все мужчины в ее жизни так и подсказывали ей, что делать, а от чего лучше воздержаться, куда идти, а где лучше не появляться, где стоило спать, а где — нет. Куда податься, если ни Брудер, ни Уиллис не захотят ее больше видеть? Она представила, как ездит вместе с «апельсинщиками» по Калифорнии — на виноградники, где они работали летом, или на север, где, по их рассказам, все было по-другому и никто к тебе не приставал. Она представляла, как со склоненной головой идет к Уиллису, умоляя о помощи. Она ненавидела свою зависимость и даже начала спрашивать саму себя: может она или нет стать хозяйкой собственной жизни?
Через кухонное окно ей были видны горелки и дрожащие огоньки в них. Линда чувствовала запах масла, знала, что утром по всей долине запах будет такой же горький; даже сердцевина роз Лолли покроется жирным слоем.
Когда Линда принесла работникам кофе, она заметила, что Уиллис ушел.
— Выдохся, — сказал Брудер.
— А вот и нет, — возразила Лолли. — Ему просто нехорошо.
— Нехорошо? — переспросила Линда.
Но разговаривать было некогда; Брудер попросил Линду помочь заполнить топливную емкость, и она поехала вместе с ним и Лолли к сараю, где хранилось топливо.
— Ваш брат развалит все ранчо, — сказал Брудер, протягивая Лолли руку и помогая спуститься с тележки.
Вместе они направили шланг из цистерны в большую железную бочку в сарае, вставили его в розовую потрескавшуюся горловину бочки. Скоро масло начало литься, и в воздухе повис его горький запах. Лолли сказала, что не может его переносить, вышла и присела на деревянный ящик ярдов за сто от сарая.
— Подожди минуту и закрывай кран, — сказал Брудер Линде.
Она увидела, как он пошел вслед за Лолли, сел рядом с ней, и ей показалось, что их плечи соприкоснулись и они прижались друг к другу, как будто спасаясь от холода. Прошла минута, она потянула ручку крана, емкость на железных ножках вздрогнула, в шланге захлюпало. Линда крикнула Брудеру и Лолли, что емкость наполнилась и можно нести ее в рощу. Они сидели далеко, так что лиц их ей нельзя было разглядеть, но она услышала голос Брудера:
— Сейчас!
Но Линда не стала ждать. Она побежала к ним, чтобы расшевелить их, поднять на ноги. Она так рассердилась, что свела брови, и на бегу вдруг подняла глаза и увидела совершенно темный дом; только в комнате Уиллиса горел свет. Она приостановилась и долго смотрела на дом, надеясь, что он появится в окне, но в особняке ничего не двигалось, он как будто парил над холодной долиной и рощами, обрамленный тисовыми деревьями. Но вот в противоположном конце особняка зажегся золотой свет еще в одном окне, и она увидела, как Уиллис входит в комнату, где она теперь жила. Что он там делал? Что ему было нужно? На свету Линда видела лишь его черный силуэт; он подошел к окну и стал пристально разглядывать долину, где стояла сейчас она, вглядываясь в темную морозную ночь.
10
Оказалось, что Брудер был не прав — к часу ночи температура выровнялась, а к двум поднялась уже выше точки замерзания. Двадцать пять тысяч галлонов масла и полтонны дров пошли, можно сказать, коту под хвост. Ни одно дерево не пострадало, а Хертс со Слаймейкером подсчитали, что от заморозка погибло не больше тысячи апельсинов. К утру ранчо успокоилось. Усталые работники недовольно ворчали. Сначала они сердились на Уиллиса, потом стали винить во всем Брудера, повторяя: «Да кто здесь, в конце концов, хозяин?»
Линда вернулась к себе, но у нее было всего несколько минут, чтобы переодеться и бежать обратно в кухню. Уиллис ничего не трогал — или?.. Если трогал, то аккуратно поставил на место — но она чувствовала его присутствие; в воздухе, над кроватью, висело какое-то беспокойство, оттого что он дышал здесь. Линда
