— Бог знает! — ответил он. — Столетия назад, когда я был лягушонком, а вы — рыбкой. Наверно, во время битвы в Тевтонском Лесу. А, может быть, когда я был неандертальцем с дубиной!
— Вы не думаете, что это случилось еще раньше?
Что она под этим имела в виду?
— Не думаю. Мы на этом проклятом судне уже годы, столетия, целые эпохи. И даже здесь, вы помните, у меня хватило времени побывать несколько раз в ночных путешествиях на Орионе и вернуться. Думаю, кстати, слетать еще дальше. Есть одна милая звездочка слева, когда делаешь петлю вокруг Бетельгейзе: кажется, она как раз на самом краю. Последняя застава конечного. Взгляну на нее и привезу вам перышко мороза.
— Пока вы вернетесь, оно растает.
— Только не на этом судне.
Кларисса засмеялась.
— Мне бы хотелось полететь с вами.
— Обязательно полетите, если только…
Он оборвал фразу и впился в нее взглядом: как она очаровательна, как желанна! Никогда в жизни рядом с ним не было такой женщины, не было ни одной, в ком он встретил бы столь глубокое сочувствие и понимание. Это было чудом, просто — чудом. Нет никакой нужды обнимать ее или касаться губами, сколь бы восхитительны ни были эти мелкие грубости. Достаточно лишь смотреть на нее и, вглядываясь в ее необычайные глаза, ощущать, что она знает его, и всегда знала. Как будто она действительно могла быть его собственной душой.
Но взглянув на нее, в раздумье, он заметил, что она нахмурилась.
— Что?то случилось?
Она медленно покачала головой.
— Скажите мне.
— Ничего. Мне просто показалось, что вы выглядите не так хорошо.
Аркуларис вздрогнул и выпрямился.
— Что за нелепость! Конечно, боль мне досаждает, и я очень ослаб…
— Не только, не только это. Что?то вас очень беспокоит.
Она замолкла, а затем с вызовом добавила:
— Скажите мне, вы…
Глаза ее горели, и в них был тот самый вопрос, которого он боялся. Он отпрянул, перевел дыхание, отвел глаза. Но он знал, что это не имело смысла, что он должен будет ей ответить. Он всегда знал, что должен будет ей рассказать.
— Кларисса, — сказал он, — и голос его сломался, несмотря на всё усилие совладать с ним. — Это убивает меня, это отвратительно. Да, это было.
На глазах его выступили слезы: он заметил, что и на ее глазах тоже, и положил ладонь ей на руку.
— Я так и знала, — сказала она, — я знала, но расскажите мне.
— Это снова случилось дважды, дважды, и каждый раз я оказывался всё дальше. Тот же сон о полете вокруг звезды, тот же страшный холод и беспомощность. Та же пугающая свистящая кривая…
Его передернуло.
— А когда вы проснулись, — спросила она спокойно, — где очутились вы, когда проснулись? Не бойтесь сказать мне.
— В первый раз я очутился в дальнем конце обеденного салона. Я держал руку на двери, ведущей в буфет.
— Да, а в следующий раз?
Аркуларис пытался в ужасе закрыть глаза: он чувствовал, что вот–вот сойдет с ума. Его губы шевельнулись раньше, чем он начал говорить, и когда он наконец заговорил, то очень тихо, почти шепотом:
— Я был внизу трапа, ведущего из буфета в трюм мимо холодильной установки. Было темно, и я полз на руках и коленях… полз на руках и коленях…
— Боже! — сказала она, и опять, — Боже!
Его жутко затрясло, он почувствовал, что и руки тоже дрожат от плеч до пальцев. И тогда он безошибочно уловил выражение ужаса, нараставшее в глазах
Клариссы, и выражение понимания, как если бы она увидела… Она сжала его руку еще крепче.
— Вы думаете… — шепнула она.
Они пристально смотрели друг на друга.
— Я знаю, — сказал он, — и вы знаете… Еще два раза, еще три раза, и я увижу перед собой пустую…
Тогда они впервые обнялись — у границы бесконечности, на последней заставе конечного. Они прижались отчаянно, безнадежно, и, рыдая, целовали друг друга, пристально глядя какой?то миг и снова закрывая глаза. Она целовала и целовала его со страстью, будто на самом деле пыталась передать ему свое тепло, свою жизнь.
— Какая нелепость! — воскликнула она, откинувшись назад и не отнимая ладоней с его лица, ладоней, влажных от слез. — Какая нелепость! Этого быть не может!
— Это есть, — медленно сказал Аркуларис.
— Но откуда вам знать?.. Откуда вам знать, где…
Впервые Аркуларис усмехнулся:
— Не бойтесь, милая, вы хотели спросить, где гроб?
— Откуда вам знать, где он?
— Мне и не надо знать, — сказал Аркуларис. — Я в нем уже почти весь.
Перед тем, как расстаться тем вечером, они заказали несколько коктейлей с виски.
— Устроим веселье! — сказал Аркуларис. — Самое главное, чтобы мы были веселы. Может, и сейчас окажется, что всё вздор, ночной кошмар, и мы оба проснемся! Даже и сейчас, учитывая скорость моих путешествий, у меня еще две ночи! Пока еще так далеко до этой звездочки.
Пастор разминулся с ними в дверях.
— Что так рано почивать отправились? — спросил он. — А я еще надеялся сыграть с вами в шахматы.
— Да, пойдем отдохнуть. А как насчет завтра?
— Тогда завтра, мисс Дин! Спокойной ночи!
Они обошли один раз вокруг палубы, склонились на поручень и смотрели в туман, который был гуще и белей, чем всегда. Судно еле двигалось, двигатели работали медленнее, глуше, дальше, и через равные промежутки времени раздавался траурный долгий дрожащий крик туманной сирены. Море было тихим, волны нежно касались борта судна, и плеск их был ясно слышен в глубокой тишине.
— В такую ночь… — мрачно процитировал Аркуларис.
— В такую ночь…
Их голоса повисли в ночи, их время остановилось, они были счастливы бесконечный миг. Расстались они, наконец, будто по молчаливому согласию, почувствовав несуразность происходящего.
— Будь хорошим мальчиком и прими на ночь бром! — сказала она.
— Да, мамочка, я приму лекарство!
В каюте он приготовил очень большую дозу брома, очень большую дозу и лег в кровать. Заснул он сразу, чувствуя еще большую слабость и изнурение, чем прежде, но эта слабость была такой восхитительно сладкой. И долгий, щедрый, безумный, головокружительный взмах… Большой круг… скоростная магистраль к Арктуру…
Всё было как прежде, но гораздо быстрее. Никогда раньше не несся Аркуларис с такой небывалой сверхъестественной скоростью. В мгновенье ока он уже был за Луной, промчался мимо Полярной звезды, которая будто стояла на месте (а может быть, и в самом деле стояла на месте?), облетел Плеяды по длинной светлой кривой, прокричал морозное приветствие Бетельгейзе и взял курс на крохотную голубую звездочку — маячок на пути к Неведомому. Вперед к нехоженым просторам! Ну, крепись, старина, и крепче
