Это происходит во многих странах, принимая разные формы. В США, например, поляризация общества и политики отражает углубляющийся раскол по линии консерватизм (республиканцы, которые сдвигаются все больше вправо, к реакционности, и при этом апеллируют к вере) — новаторство (демократы, полевевшие при Обаме и намного более светские), но и те и другие, по сути, отвергают ислам, хотя с разной мотивацией.
Моделью, как ни странно, может служить ситуация в России. История скандальной группы Pussy Riot вызвала такой резонанс в стране и мире именно по той причине, что панк-исполнительницы, этого, вероятно, не желая, попали в самый нерв проблемы системы координат, проблемы, актуальной для всех. Где рамки возможного, допустимого, за которыми начинается, с одной стороны, воинствующее мракобесие со ссылкой на высшую волю, а с другой — агрессивная вседозволенность под лозунгом свободы? Россия, которая практически изжила советскую идентичность, но пока не обрела новой, оказалась на переднем крае этой дискуссии, и мы, без сомнения, увидим еще немало эксцессов такого рода, прежде чем эти самые рамки определятся. Но в той или иной форме такое будет происходить везде — от США до Йемена, от Индии до Индонезии, да и Европа с ее обостряющейся проблемой межкультурного и межконфессионального сосуществования неизбежно столкнется с необходимостью корректировать доминирующий ныне либеральный подход.
Мир, потерявший ориентиры в конце ХХ века, находится только в начале пути к новому глобальному устройству — не только и не столько политическому, сколько идейному. Будущий баланс, вероятно, включит в себя много элементов, важное место среди которых займут религии. Но прежде чем этот баланс установится, предстоит немало потрясений. Балканы 1990-х годов или Сирия сегодня — локальные примеры того, как в конце ХХ — начале XXI века в мире могут вспыхивать средневековые кровавые страсти, замешанные на вере. Однако главная дилемма будет не между разными религиями, а между наличием или отсутствием религиозной основы. И этот конфликт может стать не менее разрушительным, чем классические конфессиональные противостояния. Хотя пока непонятно, хватит ли у «либеральной религии» убежденности, чтобы отстаивать свою абсолютную правоту, какая свойственна фанатичным приверженцам религий более ранних.
Не оттолкнуть человека
Елена Борисова
Процесс воцерковления в сегодняшней России оказывается в значительной мере поверхностным. Форме обычно уделяется больше внимания, чем сути
Игумен Филипп
Фото: Алексей Майшев
Он православном предпринимательстве, обществе и о том, чего не хватает современному человеку, «Эксперту» рассказывает игумен Филипп (в миру Вениамин Владимирович Симонов), доктор экономических наук, директор департамента макроэкономического анализа и методологического обеспечения деятельности Счетной палаты РФ, заведующий кафедрой истории церкви исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.
— На рубеже девятнадцатого-двадцатого веков в России сформировались две серьезные категории предпринимателей, к которым можно было применить конфессиональное определение: старообрядцы и евреи. Старообрядцы, организовавшие серьезный производственный бизнес, не забывали о социальной проблематике. Явление православного предпринимательства мы можем увидеть на примере Прохоровской или Морозовской мануфактур. Их владельцы уделяли огромное внимание быту рабочих, медобслуживанию, образованию. На Трехгорке строились дома для рабочих, где они жили в очень приличных условиях. Там были общественные столовые, библиотека, медпункты, где оказывалась медицинская помощь, обязательно была школа, где дети рабочих получали начальное образование. И все это обустраивалось только из кармана предпринимателя.
— Думаю, что любой предприниматель, православный или неправославный, понимает, что те дополнительные доходы, которые в марксизме называются прибавочной стоимостью, а далее — прибылью, получаются не вполне социально естественным путем, а являются результатом эксплуатации. А
