за эльфами. Хамоватый – но на его должности это позволяется.
– Сопляк! – позвал комендант дядько Ротгар, – Сопляк, подойди-ка сюда, дорогой мой.
Он подбежал, вытянулся, отдал честь.
– Начальнички наши, – сказал комендант, – чтоб их мотало, новый список прислали. Пошла работа у начальничков…
И слава богам, а то все нервы тут просадишь за этими следить…
– С вашего позволения, вашбродие, они ж спокойные…
– Во-от, а чего они спокойные такие, чтоб их мотало? Чует твое сердце? А мое вот чует: затевают они что-то. Сдать бы уже их… куда положено, и забыть, как страшный сон. Поди сюда. Нашли они какого-то ихого остроухого, так он сдает их за милую душу…
Сопляк заглянул в густо исписанный лист. Они с ребятами ставили пари – которых эльфов увезут следующими, и ему было интересно знать.
Филтарна, сын Луаха… из дома Терновников. Кахир, сын Луаха, тоже Терновники. Келлах, сын Керрига, опять… Все правильно, он на них и ставил. Его давно бабка научила, какие дома идут за какими.
Бабка умерла от чумы, которую – как все знают – наслали эльфы.
– Ну вот, – сказал дядько Ротгар. – Они их по домам вычесывают. Прошлые-то отбывшие все деревья были… Которые? – обратился он к подошедшему южанину.
– А? – не понял тот.
– Я говорю, в прошлый раз деревья отправляли – кто там был?
– Пить вам надо бросать, дядько Ротгар, – засмеялся гость. – Далеко у вас деревья поехали?
– Известно, куда они поехали, – сердито сказал комендант. – Каштаны то были, вот что.
– Каштаны, – мечтательно протянул южанин. – На юге они, каштаны. А тут… одни елки да вереск, тьфу…
Сопляка послали за выпивкой – согреть гостей с юга. Подойдя с кувшином, он услышал:
– Все забываю спросить, дядько Ротгар. Он у вас откуда вражий язык знает?
– Так он эйре наполовину. Вон даже имя эйреанское, по-эльфийски вроде «старший» означает. А эйре в старину с Холмами только так болтали…
– Эйре, значит, – протянул южанин. – Кто ж его сюда послал служить?
– Ты парня не трогай, он так-то наш. Послали и послали, тебя вот не спросили… Спасибо, Сопляк. Сейчас грузить будем, чтоб их мотало…
Энвель потряс браслетами на запястьях:
– Что мы можем сделать теперь? Доступа к магии у нас нет, а младшие едва держатся на ногах…
– Ты знаешь, что мы можем сделать, – жестко сказал Гаэль.
Энвель знал. И знал: нельзя этого касаться, и даже говорить об этом – нельзя.
– Не думай обо мне так плохо, друг души, – сказал Гаэль. – Я заслужил смерть, я боюсь не ее и даже не посмертия… Мне страшно, что нас уничтожат вовсе. У земли короткая память, она поглотит наши тела и примет новых хозяев…
– Старший, Старший, о чем ты говоришь? Неужели лучше выжить и принять проклятие?
– Мы уже прокляты, и я даже думать не хочу, как стану смотреть в глаза родичей на том берегу.
– Ты не можешь приказать эльфу нарушить
– Это приказ Старшего из Старшей ветви, Энвель.
– Я…
Дверь открылась. В серые сумрачные комнаты ворвался запах осени. Ветер, отяжелевшая земля, влажная кора деревьев. Все как один повернулись на этот запах, на этот ветер; уши напряглись. Вошедшие проводили знакомую процедуру – с трудом зачитывали имена с листка, конвоировали поднявшихся к выходу. Энвель прислушался – все, кого выкликали сейчас, были из Дома Терновника.
Так вот почему он торопился.
– Гаэль… да Тихен Враз… на Драйхеан ар Сиед…хе?
Старший засмеялся:
– Что же они делают с нашим языком! Жаль, никто не научит их произношению…
– Позволь мне пойти вместо тебя, – быстро сказал Энвель.
– И запутать судьбу в такой узел, что и боги потом не развяжут? Это моя дорога, и негоже другому заступать ее.
Гаэль поднялся – будто статуя из мыльного камня, с белым ясным профилем. Поклонился человеку в мундире. Тот сказал несколько отрывистых слов, кивнул на дверь.
– Прощай, друг души, и помни, о чем мы говорили.
Гаэль хотел по привычке коснуться бело-зеленого шарфа; но не было на нем больше знака Верных навек, и когда пальцы коснулись беззащитной голой шеи – вот тогда у Энвеля что-то разверзлось в душе, обдало холодом.
– Прощай, Старший из Старшей ветви. В следующий раз – в Серебряной долине…
– В следующий раз, – кивнул Гаэль, развернулся и пошел к выходу.
«Arwech’all i Dale an Argead», – так он сказал, этот эльф. Бабка рассказывала Сопляку про Dale an Argead, заповедную долину эльфов. Или – эльфов и людей? Не вспомнить уже.
В дневном свете они выглядели задохликами. И сам бы он, наверное, так выглядел, просиди столько времени в башне безвылазно. Щурились от солнца, устало прикрывая глаза, безропотно позволяли заковать себя в колодки – никому не нужно неприятностей по дороге. И дышали – будто желали надышаться на всю длинную эльфийскую жизнь.
А в этот раз и света им не досталось, вывели их под дождь. А эльфы открыли рты, руки протянули – как дети, радуются.
И капли разноцветным бисером скачут у них на ладонях. Уезжать в дождь – хорошая примета.
Говорили, будто их везут к морю.
На корабли.
С местом Сопляку повезло. Они жили рядом с башней, в бывшей пристройке – то ли для слуг, то ли для гостей, поди разберись теперь. Так или иначе, казарма у них была с террасой и с латринами, каких он никогда не видел. Сопляку нравился белоснежный остов бывшего эльфийского замка, нравились высокие темные ели и запах мокрой хвои рано утром, и тайна, связывающая его, Сопляка, со всеми, кто здесь служил. Комендант, которого тут все звали дядькой Ротгаром, за дисциплиной следил, но по пустякам не придирался, а Сопляка еще и отмечал. Пленники тоже не доставляли хлопот. Их вообще не было слышно. Эльфы не буянили, не требовали добавки к рациону, не просили выпустить. Двигались они бесшумно, так что порой казалось – древний особняк по-прежнему необитаем, а их какой-то безумец поставил сторожить пустой дом.
Только иногда доносились оттуда песни и тихий ломкий смех.
Сопляк чаще, чем другие, оказывался во внутренней страже. Считалось, будто он, наполовину эйре, эльфов знает как облупленных, и Сопляк устал уже спорить, что это не так. Остальные трусят, ну и ладно.
Эльфы редко спали. Сидели, переговаривались – тихо, он не мог разобрать слов, их голоса успокаивали, как шум воды. Кажется, они говорили друг другу гораздо больше, чем произносили вслух. Остроухим стражники вовсе не докучали, и Сопляк задумывался – а видят ли эльфы их вообще?
Среди них он не чувствовал себя чужим. Он чувствовал себя вовсе не существующим.
Он не понимал, как красота может быть такой страшной. Ведь на кого из них ни взгляни – глаз отдыхает, будто смотришь на деревья в майском цвету, на серебряный росистый туман, на то, что было всегда и каждый раз удивляет.
Но от холодных их точеных лиц берет жуть. Страх впивается в тебя, впитывается, остается, так что и вправду боишься поворачиваться спиной, хотя у этих –
А взгляд все равно тянется, пытаешься понять – что ж в них есть такое, чего нет в нас, почему в их присутствии чувствуешь себя нескладным, уродливым, чуждым? Досада брала. Остроухих не велели трогать,
