Воспоминание завершается паникой, плачем, смущением.
Лежавшая на перекладине под сочащимся деревянным настилом Апсал’ара снова ощущала себя ребенком. Река ждет, она полна крови, а она — одна среди множества — молит о милости судеб.
Если швырнуть в пруд сотню камней, гладь разобьется, сумятица круговых волн не позволит глазу увидеть хоть какой-то порядок. Мгновение хаоса растревожит человека, отяготит дух и оставит след беспокойства. Так случилось в то утро со всем Даруджистаном. Глади раскололись. Каждое движение прохожих выдавало возбуждение. Люди говорили отрывисто и грубо как с иноземцами, так и со своими близкими.
Шквал слухов вызвал к жизни бурные потоки, и некоторые несли в себе истину; однако все намекали на что-то неприятное, нежелательное, влекущее беспорядки. Такое беспокойство может охватывать города на дни, целые недели — а иногда навечно. Такое беспокойство может заразить всю нацию, весь народ, приучив его к гневу и постоянной враждебности, ослабив в людях способность к сочувствию и усилив жестокость.
Ночью город оросила кровь. Поутру нашли покойников больше, чем находят обыкновенно, и притом в районе Имений, что вызвало негодующее потрясение избалованной знати за высокими стенами дворцов. От Городской Стражи истерически требовали расследования; в суд были призваны маги для проведения магического дознания. Вскоре новый слух заставил глаза широко раскрыться, рты распахнуться. «Ассасины! Все до одного! Гильдию уничтожили!» Тут на иных лицах появились удовлетворенные ухмылки — быстро изгнанные, оставленные для приватного употребления, ведь никогда нельзя перестараться в осмотрительности. И все же… гнусные убийцы нарвались на кого-то еще страшнее их и заплатили дюжинами жизней.
Некоторые задумывались — и пришедшие им в головы мысли мало кого… гм, вводили в уныние. Скорее они вызывали любопытство, рождая вопрос: «Кто же проник в город, если он способен безнаказанно перебить двадцать опаснейших ассасинов?»
Да, утро выдалось тревожное — проезжали по улицам телеги с трупами и кареты чиновников, шагали отряды стражников, толпы зевак вздыхали, между людей сновали коробейники, предлагая приторно- сладкие напитки, липкие леденцы и все что угодно; но никто не обратил внимания на запертые двери «К’рул-бара», на недавно вымытые стены, вычищенные стоки.
Тут все было пристойно.
Крут из Тальента вошел в свою комнатушку и увидел развалившегося в кресле Раллика Нома. Крут со вздохом удалился в нишу, служившую кухней, бросил мешок с овощами, фруктами и завернутой в листья рыбой. — Давно тебя не вижу.
— Дурацкая война, — ответил Раллик, не поднимая глаз.
— Уверен, этим утром Себа Крафар с тобой согласился бы. Они ударили превосходящими силами — как им казалось — только чтобы попасть в мясорубку. Если так пойдет дальше, Себа останется Мастером Гильдии — и единственным ее членом.
— Кажется, ты в дурном настроении, Крут. Какое тебе дело до провалов Себы?
— Я ведь всю жизнь отдал Гильдии, Раллик. — Крут появился, держа в руке репу. Подумал — и швырнул овощ в ведро около фляги с чистой водой. — Он же в одиночку ухитрился ее разрушить. Да, скоро его уберут — но что останется в итоге?
Раллик потер лицо. — Похоже, нынче все в дурном настроении.
— Чего мы ждем?
Крут не смог долго выдерживать взгляд ассасина, когда тот наконец поднял голову. Было нечто совершенно… беспощадное в холодных глазах, в суровом лице, созданном словно для того, чтобы доказывать ненужность улыбок. Это лицо не способно смягчаться, не способно принимать человеческое выражение. Неудивительно, что он был любимчиком Ворканы.
Крут попятился к принесенным продуктам. — Голоден?
— И что у тебя на уме?
— Рыбная похлебка.
— Пара звонов — и снаружи будет так жарко, что расплавится свинец.
— Да, я умею готовить…
Ассасин встал, вздохнул, потянулся: — Думаю, что лучше прогуляться.
— Как скажешь.
У двери Раллик резко обернулся и поглядел назад. Лицо его вдруг стало сухим: — Износилось, не так ли?
Крут нахмурился: — Что?
Раллик не ответил. Еще миг — и дверь закрылась за ним.
«Что износилось? Сегодня я туплю? Похоже… хотя скорее это… защитный инстинкт. Да, Раллик Ном, все изнашивается. Быстро.
Раньше все давалось проще… Не нужно было ничего менять. Нужно было ценить то, что есть, а не грызться».
Встав на колени, Зорди втирала пепел в щели между уложенными камнями, в каждую трещинку и неровность, каждую впадину на почти ровных поверхностях. Крошечные осколки костей катались под кончиками пальцев. Совершенным может быть лишь пепел древесины, а этот пепел сделан отнюдь не только из древесины. Она надеялась, что наконец настал сухой сезон. Иначе придется все переделывать, прятать глифы, чудные и прекрасные знаки, скрывать обещания, что они шепчут ей.
Он услышала, что дверь распахнулась на кожаных петлях, поняла — Газ стоит на пороге и тусклыми глазами смотрит на нее. Обрубки пальцев корчатся на кистях, рубцы культей окрашены ярко-алым, поцарапаны зубами и осколками костей.
Она знала, что он убивает каждую ночь, чтобы не убить ее. Знала, что является причиной всех этих смертей. Каждый из них оказался заменителем той, с которой Газ действительно хочет расправиться.
Она услышала, как он заходит.
Встала, стряхнула пепел в рук и фартука, обернулась.
— Остатки завтрака, — пробурчал он.
— Что?
— Дом кишит мухами, — сказал он, словно пригвожденный к порогу лучами солнца. Воспаленные глаза дергались, окидывая взглядом двор, словно пытались найти убежище и выползти из головы. Туда, под камень — или под выцветшую серую доску — или под кучу кухонных отбросов…
— Пора побриться, — сказала она. — Хочешь, разогрею воду?
Безумные глаза метнулись к ней — но в этом направлении убежищ не было, и муж отвернулся. — Нет. Не касайся меня.
Она представила, как берет бритву и проводит ему по горлу. Увидела потоки, ринувшиеся сквозь мыльную пену, увидела содрогания кадыка. — Отлично, — произнесла она, — борода скроет, как ты отощал. По крайней мере спал с лица.
В улыбке его чувствовалась угроза. — Тебе так больше нравится, жена?
— Нет, Газ, просто ты другой.
— Как тебе может что-то нравиться больше, если тебе все равно? А?
— Я так не сказала.
— И не нужно. Зачем ты кладешь эту штуковину из камней на лучшей землице?
— Мне просто захотелось. Делаю место, чтобы сидеть в покое. Смогу одним глазком за овощами приглядывать.
— А что, они могут сбежать?
— Нет. Я люблю на них смотреть, вот и все. «Они не задают вопросов. Не просят слишком многого. Вообще ничего не просят. Может, пару капель воды. Чистую, свободную от сорняков грядку. Солнышка.
Они не становятся подозрительными. Не замышляют меня убить».
— Чтобы ужин был готов к закату, — буркнул Газ и бросился наружу.
